Максим Василенко
Тауген
"Человек - маузер"
Великие творения прошлого были хороши...
А.Арто
Бонч-Бруевич облокотился на суконный стол так,
что костяшки пальцев вмялись в него, как в спелое тесто, и произнес:
"Скоро будет станция, и мы покурим". Никто не возражал. Гудок чистый
и властный, как крик простреленного, доложил о прибытии броневагона к Шепетовке. На подъездах к станции, сквозь броню, состоящую из
слоев рогожи, шинельного сукна, колючей проволоки, мешочков с песком и листов
двухдюймовки, любовно проклепанными путиловцами, послышалась сухая трескотня
вражеской артиллерии. "И здесь бесчинствует Батько", - заключил
батькин сын и густо покраснел. Комиссары взяли его в плотное кольцо и утешали, как
могли.
Бонч-Бруевич схватил со стола беспроволочный дорожный мегафон и вставил его в
специально бронированную дырочку. "Цыц", - произнес Бонч усталым
шепотом в большую головку мегафона, и за стенами вагона эхом разнеслось
усиленное динамиком цицканье. Анархисты начали стрелять прямой наводкой на
звук. Снаряды, шлепались о пухлые бока броневагона и упруго отскакивали назад.
Артиллеристы-анархисты лихо подхватывали возвратившиеся заряды и отправляли их
вновь. Комиссары, и без того жившие удивительно просто, сели пить морковный чай
с кристалликами сахарина. Бонч от чая отказался, Бруевич продолжал обрабатывать
стреляющих, обстоятельно рассказывая о декретных отпусках, предоставляемых
новой властью. Мало ли помалу стрельба начала утихать, только издалека, куда не
долетали слова из громкоговорителя, слышался гул канонады да поскрипывание
ветки, под которой, при каждой новой заварухе, начальник станции устраивал
самоповешение. Вот и тогда, укрепив веревку крест-накрест под мышками, он
привычно играл роль висельника, даже вытащил язык, аккуратно подкрашенный
химическим карандашом, таким образом, честные железнодорожники в те трудные
времена спасали свои жизни.
Когда заварили новую горсть сушеной морковки, во Владимире Дмитриевиче
Бонче-Бруевиче что-то оборвалось - это лопнуло его терпение. Дальние позиции не
слышали его и продолжали пальбу. Тогда, насадив на указательный палец трубку
ствола маузера, Бонч нервным движением заменил им рупор мегафона. Остальные
комиссары допивали остальную заварку.
Бандиты, увидев в бронированной прорези вороненый глаз пистолета, оцепенели.
Подъезжавший к позициям на велосипеде Батько, сразу сориентировавшись, упал
ничком в грязь. Висельник брыкнул, что есть мочи обеими ногами так, что
порвалась веревка, и метнулся к оторопевшим белякам. Вырвав у крайнего приклад,
он сбил двуглавого орла с полуразрушенной барской усадьбы и водрузил красный
стяг. Наступила мирорадостная тишина. Только после этого Бонч-Бруевич вытащил
посиневший палец из дула и размял его. Семашко, наблюдая за пляшущими языками
буржуйки и, улыбаясь своим мыслям, вдруг громко произнес: "Наш Владимир
Митрич - "человек-маузер". Комиссары одобрительно захохотали и никто,
по-прежнему, не возражал.
