Научное наследие Л.П. Крайзмера

Леонид Павлович обладал редким даром - умением ясно и просто излагать и доводить до своих читателей новые научные знания. Среди обширного списка научных трудов Л.П. Крайзмера имеются монографии и учебные пособия, которые оставили яркий след в истории кибернетики, некоторые из них были переведены на иностранные языки и изданы за рубежом. Хотя век учебников недолог - наука, тем более такая, как кибернетика, не стоит на месте, но названия многих его книг, написанных свойственным ему ясным языком и отражающих новейшие достижения и перспективы кибернетики, можно и сейчас встретить в Интернете в списках рекомендуемой учебной литературы для студентов вузов. Хотя некоторые из них были изданы более 20-ти лет назад.
       Здесь мы приводим список основных публикаций Л.П. Крайзмера, в которых наиболее ярко проявился его талант педагога и популяризатора науки.

1. Техническая кибернетика. М.: Госэнергоиздат, 1958.
   Переработанное и дополненное издание этой книги вышло в издательстве "Энергия" в 1964 г. Кроме того, эта книга была переведена на несколько языков и вышла в Пекине (1959), Варшаве (1959, 1966), Будапеште (1959), Братиславе (1960), Буэнос-Айресе (1961), Праге (1962).
2. Устройства хранения дискретной информации. М.: Госэнергоиздат, 1961.
   Эта книга была переиздана в 1968 г. в издательстве "Энергия" (Ленинградское отделение).
3. Бионика. М.: Госэнергоиздат, 1962.
   Эта книга дважды издавалась в Германии (1964, 1968 гг). Переработанное и дополненное ее издание в соавторстве с В.П. Сочивко вышло в издательстве "Энергия" в 1968 г.
4. Быстродействующие ферромагнитные запоминающие устройства. Л.: Энергия, 1964.
   В 1968 году эта книга, переведенная на английский язык, была издана в США.
5. Ассоциативные запоминающие устройства (соавторы: Д.А. Бородаев, Л.И. Гутенмахер, Б.П. Кузьмин, И.Л. Смелянский). Л.: Энергия, 1967.
6. Основы вычислительной техники и программирования (соавторы: И.Н. Изотов, И.Л. Смелянский, А.И. Ставицкий). Л.: СЗПИ, 1969.
7. Память кибернетических систем (основы мнемологии) (соавторы: С.А. Матюхин, С.Г. Майоркин). М.: "Советское радио", 1971.
8. Кибернетика - учебное пособие для студентов с.х. вузов. М.: Экономика, 1977.
   Второе переработанное и дополненное издание этой книги вышло в издательстве "Агропромиздат" в 1985 г.
9. Информатика и вычислительная техника. Л. Лениздат, 1988.
10. Персональный компьютер на вашем рабочем месте (соавтор: Б.А. Кулик). Л. Лениздат. 1991.

       Прекрасное владение языком и умение давать точные определения сложным научным понятиям проявились еще в одной стороне его многогранной научной деятельности - участии в создании терминологических словарей и энциклопедий. В Большой Советской энциклопедии (II издание) содержится 55 статей Л.П. Крайзмера. Он также был одним из редакторов и автором многих статей в нескольких изданиях "Словаря радиолюбителя". В 2001 году в издательстве "Политехника" вышел "Терминологический словарь по электронной технике", инициатором создания которого и автором многих статей еще в начале 90-х годов был Леонид Павлович. Редактировался словарь уже без его участия с учетом тех многочисленных "поправок", которые пришлось ввести за это насыщенное многими открытиями десятилетие в электронике. И, как оказалось, практически все, что было написано рукой Леонида Павловича, не потребовало изменений.

Б.А. Кулик

К оглавлению

Леонид Павлович Крайзмер является выдающимся ученым, имя которого известно как в стране, так и за рубежом. Он внес большой вклад в становление и развитие кибернетики, науки "об управлении в живых организмах и машинах", предложенной Н.Винером в 50-е гг. XX века и вначале не признаваемой в нашей стране.
       Становлении кибернетики как науки в СССР связано с созданием в 1959 году по инициативе академика А.И.Берга Совета по проблеме "Кибернетика" при Академии наук СССР, и созданием в 1956 году (на 3 года раньше названного Совета) при Ленинградском Доме ученых им. М. Горького Секции кибернетики, которая в последующем стала носить имя А.И.Берга.
       Секция кибернетики при ЛДУ им. М.Горького была создана Советом ЛДУ 14 ноября 1956 г. по инициативе Л.П. Крайзмера, выступившего на заседании Совета с докладом о роли кибернетики в развитии научных исследований и народнохозяйственном строительстве страны. В докладе была подчеркнута прогрессивная роль кибернетики и вычислительной техники как важнейших факторов развития науки об управлении социально-экономическими и производственно-техническими системами. Совет одобрил эти положения и поручил известному математику, доктору физ.-мат. наук (в последующем академику, лауреату Нобелевской премии) Л.В.Канторовичу возглавить Секцию кибернетики. Л.В.Канторович возглавлял секцию немногим более года, а с начала 1958 г. председателем секции стал канд. техн. наук, в последующем д-р техн. наук, профессор Леонид Павлович Крайзмер.
       Секция кибернетики ЛДУ им. Горького была первой общественной организацией страны в области пропаганды полезности идей кибернетики. В 1957 году Л.П.Крайзмер создал Секцию кибернетики и вычислительной техники при Ленинградском областном правлении Всесоюзного научно-технического общества радиотехники, электроники и связи, на основе которой в последующем было создано ряд секций по различным направлениям кибернетики. Эти секции сыграли большую роль в развитии кибернетики. На заседаниях секций выступали ученые из разных городов СССР и зарубежные ученые.
       Леонид Павлович Крайзмер руководил работой секций почти 45 лет. Он был душой секций, инициатором большинства заседаний.
       Л.П. Крайзмер является автором ряда основополагающих работ по кибернетике (см. раздел "Научное наследие"), предложил и активно развивал новое направление кибернетики - мнемологию, науку о памяти кибернетических систем.
       29 мая 2002 г. Леониду Павловичу исполнилось бы 90 лет. До этой даты он не дожил трех месяцев. В последние годы Л.П. Крайзмер работал над воспоминаниями о своей жизни. И мы посчитали своим долгом издать эти воспоминания, в которых много интересных сведений о становлении личности молодого человека, выбравшего путь в науку, но активно откликавшегося на служение нуждам Родины.

В.Н. Волкова, д-р экон .наук, профессор, зам. председателя Секции кибернетики,
Б.А. Кулик, канд. техн. наук, доцент, член Секции кибернетики

Л.П. Крайзмер

Такая долгая жизнь

(Биография счастливого человека на фоне трех войн и трех революций)

РОДОСЛОВНАЯ

             Вся первая половина моей жизни была тесно связана с железными дорогами. Даже само появление на свет началось в железнодорожном вагоне на участке Белосток-Старосельцы, а мой первый крик раздался в железнодорожной больнице города Белостока.
          Мой отец, Павел Филиппович, был пятым ребенком в семье железнодорожного фельдшера, Крайзмера Филиппа Ильича. Родился он 20 декабря 1884 года. О его рождении сохранилось метрическое свидетельство:
          Метрическая выпись
           Причтъ Архангело-Михайловской церкви м. Шепетовка Заславского уезда Волынской губернии за надлежащим подписалъ и приложениемъ церковной печати симъ удостоверяетъ, что в метрической книге хранящейся при означенной церкви за 1884-й годъ под ¦ 6 1885 года тысяча восемьсотъ восемьдесятъ четвертаго года месяца декабря 20 дня родился и того же дня крещен Павелъ. Родители его: служащий при Киево-Брестской жел. дор. фельдшеръ Филиппъ Илианъ Крайзмеръ и законная жена его Мария Фомина оба православные.
          Воспреемниками значатся:
          Дворянинъ Феофанъ Феофановичъ Гурский и Таисия Яковлевна, жена Ивана Гелимбатовскаго.
          Таинство крещения совершалъ Приходской Священникъ Стефанъ Милашкевичъ съ и.д. псаломщика Иваномъ Маневичемъ.
          1886 года Июля II дня
          Приходской Священник Г. Виленский

          Филипп Ильич Крайзмер скончался, когда отцу еще не было и двух лет. По рассказам дедушки и бабушки фамилия Крайзмер досталась им от предков, вывезенных императором Петром Великим в 1697 г. из Голландии (возможно из Пруссии).
          После смерти деда вдова его, не имея достаточных средств, не смогла дать приличное образование своим дочерям - Любе и Тоне. В то время девочки из малообеспеченных семей редко получали образование. Они выходили замуж и становились хозяйками своего очага, матерями своих детей.
          Иначе сложилась судьба братьев.
         

Старший, Владимир, еще при жизни отца поступил в "Реальное училище". Он увлекался новым для того времени направлением, связанным с появлением электрических приборов. По окончании училища он уехал в Петербург, где стал студентом Электротехнического института. Однако в связи со студенческими волнениями Институт был на год закрыт, и Владимир, чтобы не терять времени, поступил в Лесную Академию, которую успешно закончил и служил затем лесничим в Тамбовской губернии, где занимался, в частности, лесными насаждениями с целью укрепления оврагов. Об этой своей деятельности он написал специальную брошюру. Затем он был назначен лесничим в Гродненскую губернию, где служил до смерти в 1920 году.
          В те годы переписка с зарубежными родственниками считалась крамолой, и единственное письмо, которое мы от него получили, было сообщением о смерти моей бабушки. Тогда я первый раз в жизни видел отца плачущим.
          В 40-х годах, когда мы с женой побывали в Гродно, нам показали красивый особняк гродненского Банка, бывшую резиденцию и квартиру губернского лесничего, Владимира Филипповича Крайзмера, являвшегося в свое время заметной фигурой гродненского общества.
         

 Второй по старшинству брат отца, Леонид Филиппович, приехал в Петербург, когда Владимир был еще студентом, и поступил в Военно-ветеринарное училище, в котором, кстати, в одном с ним классе учился Демьян Бедный. После окончания училища он был определен в военно-ветеринарное управление, в котором служил до Октябрьской революции. После революции дядя Лёня работал в системе Электротока счетоводом.
          В голодном 1919-ом году дядя с семьей (женой и дочерью) уехал в Николаев, где мы с отцом их навестили. В 1921 году они вернулись в Петроград, и дядюшка стал работать бухгалтером в ЛЕНЭНЭРГО. Тетушка, Клавдия Федоровна, поступила в Петербургский институт стоматологии, который успешно закончила и уже в конце 20-х годов стала преподавателем этого института, а затем ведущим специалистом - хирургом-стоматологом. Во время Великой отечественной войны была призвана на военную службу и работала в военном госпитале по челюстно-лицевой хирургии.
         

 Их дочь, Нина Леонидовна, вышла замуж за Николая Николаевича Якобсона, крупного специалиста Минно-торпедного института. После окончания Политехнического института она работала вместе с мужем в Минно-торпедном институте. В годы войны Институт был эвакуирован в Пржевальск, Нина Леонидовна уехала вместе с мужем, но потом вернулась к родителям и родила сына Николая. Николай Николаевич Якобсон по возвращении в Ленинград долго болел туберкулезом и скончался.
         

 Их сын, тоже Николай Николаевич, пошел по стопам отца. Он закончил Военно-механический институт и работает по настоящее время в Государственном оптическом институте Российской Академии Наук (ГОИ).
         

 Младшим ребенком в семье Филиппа Ильича был мой отец, Павел Филиппович. В детстве его определили в церковно-приходское училище. В процессе обучения он участвовал в богослужениях в качестве служки и пел в церковном хоре.
          Однако с детских лет он мечтал о карьере железнодорожника. После окончания церковно-приходского училища отец поступил в городское училище, которое давало образование на уровне 5-6 классов современной средней школы. При этом так как семья испытывала большие материальные трудности, ибо его мать на скромную вдовью пенсию воспитывала кроме него еще двух дочерей, он вынужден был совмещать учебу в Училище с работой мойщика бутылок на Гродненском пивоваренном заводе. После окончания Училища он осуществил свою мечту - поступил учеником телеграфиста на железную дорогу и одновременно постигал "мудрости" работы дежурного по станции. А после достижения совершеннолетия был принят на должность дежурного по станции Старосельцы. Эта станция, расположенная в нескольких километрах от Белостока, играла в те годы примерно такую же роль, как станция Сортировочная под Санкт-Петербургом. В Старосельцах формировались товарные поезда, находилось паровозное депо, в котором после окончания Брестской гимназии работала секретарем начальника депо моя мать, Стефания Здиславовна Хмелиовская. Она происходила тоже из семьи железнодорожника. Отец ее, Здислав Хмелиовский, был вагонным мастером в Гродно. Своей матери она не знала, так как та умерла вскоре после родов. Отец женился вторично. Мачеха не ужилась с девочкой под одной крышей, и ее отдали на воспитание в польскую семью Клишевичей. У Клишевичей было две дочери - Зинаида и Александра. Зинаида и моя мать были одногодками. Они вместе поступили и вместе окончили Брестскую гимназию, сохранив близкие отношения на многие годы. По рассказам матери, хотя отношение к ней в семье Клишевичей было теплым, она остро чувствовала свое сиротство. Помню, что мы с мамой, приезжая в Одессу, несколько раз останавливались у "тети Зины". Для меня эти приезды были всегда приятны, так как я дружил с сыном Зинаиды, Володей, который был на год старше меня.
          Моя мать была католичкой (а католики весьма набожны), но ей были чужды религиозные догматы, и по сути до конца жизни она оставалась атеисткой. В первые годы работы в депо Старосельцы она познакомилась с петербургским студентом. Молодые люди полюбили друг друга, и уже намечалась свадьба. Однако религиозная обстановка и строгая обрядность в семье жениха отпугнули маму, и свадьба не состоялась. А через некоторое время мать познакомилась с моим отцом, Павлом Филипповичем, и они поженились.
         

МЛАДЕНЧЕСТВО

          Я появился на свет 29 мая (16 мая по старому стилю) 1912 года. По рассказам родителей мама после родов тяжело болела.
          В те времена должность рядового помощника начальника станции позволяла жить по нашим меркам вполне зажиточно. У нас была няня - Дуня и кухарка. Мы занимали отдельный домик из четырех комнат. Возле дома небольшой палисад. А во дворе, что я хорошо запомнил, большая куча песка, которая казалась мне огромной. Щели в заборе, окружавшем двор, были для меня окнами в незнакомый мир.
          Одно из ярких детских впечатлений - процесс папиного бритья. Я с интересом наблюдал, как на папином лице появлялась мыльная пена, как она исчезала под бритвой, и, самое главное, как папа мазал меня по носу этой пеной. Я с визгом убегал, а потом снова возвращался и наблюдал за этим никогда не надоедавшим мне процессом. Папа же, окончив бритье, нафабривал усы и завязывал их на некоторое время специальным сетчатым "намордником". Большим развлечением было катание на папиных плечах и памятной шишкой на лбу от удара о дверную притолоку.
          Отопление дома было, естественно, печное. Дрова привозил и колол стрелочник, который обслуживал начальника станции и двух его помощников.
          После выздоровления мамы мы почувствовали себя вполне счастливой семьей. Для знакомства со мной из Петербурга однажды приехал брат отца, дядя Леня, с кузиной Ниной, которая была на 2-3 месяца моложе меня. Этот приезд оставил в моей памяти единственное яркое воспоминание: я сижу на горшке, кузина подходит и ударяет меня по голове книжкой. От боли и обиды я громко ревел.
          Еще помню, как папа перед уходом на работу одевал мундир с блестящими металлическими пуговицами, казавшийся мне необыкновенно красивым.
          1913 год ознаменовался для всей России большим событием - празднованием 300-летия "Дома Романовых". Это было связано с популистскими, в нынешней терминологии, поездками императора Николая II по России, в частности, по таким российским анклавам как "Царство польское", "Княжество финляндское". Поездки совершались в специальном царском поезде, который останавливался в больших городах, на крупных станциях. Останавливался он и в Старосельцах. Когда царский поезд остановился, Николай II вышел из вагона. Отец, как дежурный по станции, подошел к императору, держа меня за руку. Николай II поздоровался с отцом и погладил меня по головке. В одном из моих альбомов до сих пор сохранилась фотография здания станции, украшенного трехцветными российскими флагами.
         

ДЕТСТВО

          Большим событием для меня, да и для всего нашего поселка, связанным с началом Первой мировой войны, явилось неожиданное появление в небе немецкого дирижабля, которые тогда назывались цеппелинами по имени их конструктора графа Цеппеля. Дирижабль некоторое время повисел над нами, не проявляя агрессивности, и так же неожиданно "уплыл". Видимо, это был корабль-разведчик. Впечатление от его появления было огромным не только для детей, но и для взрослых зрителей.
          В ноябре 1914 г. в связи с успешным продвижением немецких войск на северо-западные районы России началась эвакуация среднего и старшего звена железнодорожных служащих. Нашей семье пришлось уехать почти налегке в назначенное отцу новое место - город Сасово.
          С нашей семьей уехала и моя няня Дуня. Это событие оставило в моей памяти только один эпизод - прибытие поздним вечером в Сасово под проливным дождем и переезд со станции в назначенную для нас квартиру на извозчике. Помню, как переносили из повозки в дом наши скудные пожитки под аккомпанемент дождевой капели и неистового собачьего лая.
          В Сасово мы прожили очень недолго, вероятно, пару месяцев, после чего отец получил назначение дежурным по станции города Ржева на Волге. Там мы поселились в двухкомнатной квартире в доме хозяина конфетной "фабрики", фамилии которого я не помню, но все называли его по отчеству - Руфич.
          Ржев был глубоким тылом, так что папина служба и наша жизнь протекали без потрясений. "Фабрика" нашего хозяина Руфича представляла собой довольно большой сарай, в котором работали 2-3 человека, изготовлявшие под руководством Руфича пастилу, тянучки, карамель, которыми Руфич щедро потчевал нас - своих постояльцев.
          С этого времени (приблизительно с 1916 г.) мои воспоминания становятся более четкими. И сейчас хорошо визуально помню плёс на Волге и ветряную мельницу, которая стояла поблизости. Там мы прожили лето и часть осени 1916 г. У Руфича была коляска с выездом, на которой он пару раз возил нас в сосновый бор, где устраивали настоящий пикник с самоваром, который топили еловыми шишками, и все с теми же тянучками. В одну из таких поездок, папа пошел купаться и заплыл в водоворот, из которого с трудом выбрался. Мама, Руфич и извозчик наблюдали за этой драмой с берега. Хотя все закончилось благополучно, у мамы началась истерика, и все заботы были перенесены на нее. А потом мы дружно собирали шишки, растопили самовар и закончили день мирным чаепитием, естественно, с тянучками. Наша жизнь в Ржеве была недолгой - лето и начало осени.
          В это время в результате Брусиловского прорыва русские войска заняли часть тогдашней Австро-Венгрии и, в частности, Черновцы, станцию Коломыю и ряд железнодорожных пунктов. Так как, будучи в Ржеве, отец считался в железнодорожном резерве, то после захвата ряда железнодорожных станций, в частности Коломыи, он получил назначение ТУДА, но нас с мамой побоялся взять в место близкое к фронту. Отец созвонился с железнодорожным начальством в Москве, и там обещали предоставить нам жилье на период временной службы отца на Прикарпатской ж.-д.
          Итак, мы оказались в Москве. Нас поселили недалеко от Брестского (ныне Белорусского) вокзала на Второй Брестской улице в семье одного железнодорожника, находящегося в длительной командировке. Квартира была 3-х комнатной, две из которых занимала хозяйка с 6-летней дочерью Ритой. Мы с ней много играли и, когда наших мам не было дома, она на кубиках учила меня азбуке в тайне от мам, которые считали, что я еще слишком мал. Я оказался смышленым учеником и во время одной из прогулок с мамой храбро прочитал "МОРОЖЕНОЕ" и потащил маму в кондитерскую. Потом к удивлению мамы я прочитал еще несколько вывесок. Наша с Ритой тайна была раскрыта. Я боялся, что мама будет сердиться, но она была довольна моими успехами и поблагодарила Риту за науку.
          В этот период мы как-то особенно сблизились с мамой. Стали вместе читать популярный тогда журнал "Нива", похожий на современный "Огонек". Мама напевала мне некие романсы, которые я не запомнил. Она читала мне письма, которые получала от отца, и мы нетерпеливо с надеждой ждали переезда к нему. С улыбкой вспоминаю конфуз, который приключился однажды, когда в отсутствии мам мы с Ритой решили навести порядок на мамином туалетном столике. Все туалетные принадлежности - пудру, духи и др. мы убрали со стола под стол. Но мама быстро простила нам это невольное переусердствование.
          Наконец настал радостный день - мы получили от папы письмо с железнодорожным билетом для нас и уехали в Черновцы. Переезд, как и все прочие, осуществлялся в товарном вагоне.
          В Черновцах мы поселились в квартире на одной из главных улиц, которая начиналась от железнодорожного вокзала, тянулась по склону оврага и заканчивалась небольшим парком, у входа в который стоял памятник - бюст Франца-Иосифа - монарха Австро-Венгрии, царствовавшего более 70 лет, что стало мировым рекордом пребывания на троне. На этой улице была проложена и трамвайная колея. Я подчеркиваю эти подробности, так как они были связаны с двумя яркими событиями моего детства. Я любил играть на тротуаре. И вот однажды я увидел своего отца, сидящим рядом с водителем проезжающего мимо автомобиля. Я бежал по тротуару и кричал: "Папа, папа! Возьми меня!". Но моя просьба не была услышана, и я с ревом возвратился домой. Это была первая легковая машина, которую я увидел. Второе событие на этой улице было более серьезным. Мы с приятелем забавлялись тем, что укладывали на трамвайную колею камешки, чтобы посмотреть, как они будут раздавлены колесами трамвая. Во время увлекательного занятия я почувствовал, как на мое плечо опустилась большая рука и изрядно меня тряхнула. Это был австрийский полицейский, который, к счастью, ограничился увесистым подзатыльником и бранью на немецком языке. Вспоминая сейчас об этом эпизоде, я думаю о том странном по нынешним понятиям режиме, когда в занятом русскими войсками городе сохранились австро-венгерские полицейские, которые не были репрессированы. Да и само снисходительное поведение полицейского по отношению к юному хулигану тоже кажется мне сейчас удивительным...
          За нашим домом склон оврага поднимался вверх и заканчивался забором, за которым находился фруктовый сад, откуда слышался собачий лай. Этот сад привлекал небескорыстное любопытство четырех- пятилетних детишек нашего двора, но лай многих, как нам казалось, собак страшил и отпугивал от активных действий.
          Однако русские войска не смогли укрепиться в этом районе и вынуждены были с поспешностью отступить под натиском австро-венгерских сил. Эвакуация русских служащих осуществлялась железнодорожными эшелонами, каждый из которых состоял из доброго десятка двухосных товарных вагонов, наскоро приспособленных под временное жилье. Наша семья тоже получила такой вагон. Железнодорожный путь в Карпатах вьется серпантином так, что из окон одного эшелона можно было увидеть и пару составов, двигающихся впереди или следовавших позади. Если один из составов останавливался, то, естественно, должны были остановиться и все следующие за ним. Никаких светофоров и средств автоблокировки тогда не существовало, и машинист должен был на глазок выдерживать безопасную дистанцию и по своему усмотрению тормозить или останавливать состав. Остановки были частыми, теплая летняя погода манила пассажиров на воздух. Во время одной из таких непредвиденных стоянок отец с мамой спустились из вагона и расположились на траве. Я сидел в дверях вагона и с любопытством следил, как наши эшелоны ползли по извилистой горной дороге. Вдруг раздался мамин истерический крик, и я почувствовал резкий толчок. Мама с отцом бросились к вагону и схватили меня на руки.
          Оказалось, что машинист следовавшего за нами состава не сумел вовремя затормозить и врезался в хвост нашего эшелона, раздавив последний вагон. Эта картина и через 80 лет стоит как живая перед моими глазами. Потом пострадавший вагон оттащили, и движение восстановилось. Насколько я помню, жертв при этом не было.
          Следующим местом явки отца было управление юго-западной железной дороги в Киеве. Здесь мы остановились на несколько дней в семье папиной сестры - моей тети Тони. Ее муж, Александр Мирошниченко, был преподавателем Киевского кадетского корпуса, будучи в чине штабс-капитана. Этот корпус и их квартира находились в живописном районе Киева - Печерске. В семье было двое мальчиков, Николай и Константин, которых по-домашнему называли Кока и Котик. В их детской поставили кровать и для меня. Коке было уже лет десять. Он учился в кадетском корпусе. С Котиком же, а заодно недолгое время и со мной, занималась тетя Тоня. Самым острым впечатлением, оставшимся в моей памяти, был панический испуг от влетевшего в комнату тополиного пуха, который показался мне фантастическими насекомыми, переметавшимися низко над полом под струями воздуха от открытого окна.
          Жили мы в Киеве всего несколько дней до получения отцом нового назначения - помощником начальника станции "Трихаты". Эта станция находилась примерно в середине небольшой стратегической однопутной железнодорожной линии, проложенной во время войны от Одессы до Николаева. На станции было действительно три строения: здание собственно станции барачного типа, сарай для дров и туалет. Здание станции имело две половины. В одной находилась квартира начальника станции. В ней он жил с женой и дочерью Алинкой, которая была немного старше меня, и на которую я впервые смотрел с интересом как на красивую девочку.
          Во второй половине строения находилась комната дежурного помощника начальника станции с телеграфным и телефонным аппаратами. Была еще и комната нашей семьи и миниатюрная кухонька. Интересная деталь: поезда ходили очень редко и, как правило, только днем. А о следовании поезда по направлению к нашей станции сообщалось по телеграфному аппарату Морзе. Стенка между нашей комнатой и помещением дежурного была фанерной, и я помню, что мы удивлялись и восхищались папой, который даже во время дневной дрёмы безошибочно узнавал код (из точек и тире) вызова нашей станции. Станцию окружала типичная украинская степь с древними курганами, копаясь в которых, мы обнаруживали монеты многолетней давности. Станция находилась верстах в пяти-шести от украинского села, расположенного на берегу Южного Буга. По другую сторону железной дороги на расстоянии нескольких верст были владения немецких фермеров-помещиков Янкеля и Мартина. Они стремились поддерживать со станционным начальством дружеские отношения, ибо от этого в некоторой степени зависели их возможности транспортировки урожая в ближайшие города. Иногда они присылали свою бричку с кучером, который отвозил нас в гости, где нас угощали парным молоком, свежим мясом, чаем с мёдом и прочей вкуснотой.
          Помню, как австро-венгерские солдаты, вторгшиеся в это время на Украину, бросали нам, детям, с тендера паровоза проходящего поезда пригоршни сахара-рафинада.
          Помню, как однажды в конце осени разыгрался сильный ветер, который сорвал засохшие кусты перекати-поля и погнал их в сторону станции. Кустов было очень много и издали они показались мне стаей собак или волков. Они подкатывались к забору, накапливались большой грудой, так что последующие перекатывались через забор, и опять было впечатление, что это скачут собаки или волки.
          В этот период я уже самостоятельно читал детские книжки. Запомнился рассказ о горбуне, над которым насмехались уличные мальчишки. Они развлекались, забрасывая его на улице камешками, и весело хохотали при "попадании в цель". Читал я этот рассказ в одиночестве, и когда родители вернулись домой, то застали меня плачущим горькими слезами из жалости к калеке и к себе. Последнее было вызвано тем, что когда папа и мама видели меня сгорбившегося над книгой, они говорили, что такая поза может привести к горбатости...
          Нас угнетала необходимость частого посещения ближайшего села, где мы приобретали все продукты. Родители решили, что целесообразнее будет снимать квартиру в селе, а папе ходить на станцию только на дежурства. Мы сняли комнату с кухней у хозяина, который разводил птиц. Во дворе было много кур, гусей, уток. Непосредственно ко двору примыкала бахча с арбузами и дынями. Если мы хотели купить арбуз, хозяин сам выбирал по своему усмотрению лучший и раскалывал его о столбик забора. Зрелище это было столь ярким, что и сейчас стоит перед моими глазами. Достойный арбуз хозяин вручал нам, а не удовлетворявший его выбрасывал скоту.
          Запомнилось еще одно, казавшееся тогда страшным событие. Во время одного из сильных летних ливней поток воды пробил глинобитную стену кухни и устремился через нее по лестнице вниз.
          Большой радостью для меня было катание на лодке по реке Южный Буг, которая текла за селом. Мы проплывали по заводям, окруженным камышами. Особенно запомнилось вечернее катание при свете луны. Папа с мамой что-то напевали вполголоса, а я болтал руками в воде.
          По Бугу один раз в день около 12 часов дня проходил небольшой пароход. Я всегда просил позволить мне искупаться в доходящих до берега волнах, причем я представлял себе купание в морской стихии.
          В ноябре 1917 года отец получил новое назначение в Шепетовку, и мы распрощались с Трихатами, жизнь в которых оставила ярчайшие впечатления моего раннего детства. В Шепетовке нас застало и сообщение о Февральской Революции. Сразу по приезде в Шепетовку нас поселили в комнате одного из служебных привокзальных помещений. Через несколько дней отец простудился и заболел воспалением легких. В одну из тяжелых для нас ночей появились двое рабочих - сцепщиков вагонов, которым начальство позволило до получения своего жилья ночевать в нашей комнате. "Гости" расположились на полу на своих пальто. Они были в изрядном подпитии. Папа стонал в горячке. Один из ночлежников пьяным голосом сказал другому: "Что он все стонет, спать не дает. Давай его зарежем". Мама была в ужасе. Она уложила меня в постель и накрыла с головой. Ей удалось урезонить наших постояльцев, объяснив им, что отец болен. А утром, пока они еще спали, мама, одевая меня, обнаружила вшей, которых, очевидно, занесли ночные постояльцы. Она побежала к начальнику станции и рассказала ему о создавшейся обстановке. Тот отнесся к нам сочувственно. Утром "гости" ушли, и больше мы их не видели. Мама оставила отца на несколько часов на попечении одной из служащих вокзала, а сама пошла в город искать жилье. Ей удалось найти недалеко от вокзала две комнатки с коридором, который мама превратила в кухню. Перед окнами нашей квартиры был небольшой огород хозяина, а за забором - зеленый луг, размером с футбольное поле. На противоположной стороне находился сахарный завод. Папу навестил железнодорожный врач, который диагностировал воспаление легких, осложненное плевритом. Поскольку отец приехал по официальному направлению, ему выдали небольшое денежное пособие. Но этого было мало для лечения больного и жизни семьи. Так что, как я помню, мама продала кое-что из носильных вещей. К счастью, отец начал поправляться, но необходимо было хорошее питание. Кроме того врач рекомендовал поить отца парным молоком, добавляя в него небольшие дозы коньяка. Постепенно отец начал поправляться, и жизнь стала входить в норму. С железнодорожного склада нам привезли дрова, которые нужно было распилить и расколоть своими силами. Когда отец с присущим ему упрямством взялся за колку, мама, стараясь оградить его, еще не оправившегося от тяжелой болезни, от тяжелой работы, приказала мне сесть на полено, приготовленное к колке. Помню, что пала очень рассердился, размахивал угрожающе топором, прогонял меня домой... Закончилась эта ссора родителей победой матери. Знаю, что маме для поддержания финансового равновесия семьи приходилось еще не раз продавать или обменивать на базаре на продукты кое-что из нашей одежды, белья и кое-каких безделушек.
          Наконец папа пошел на работу, но на семью обрушилось новое несчастье. Я тяжело заболел ангиной. Была высокая температура. Однажды я сквозь слезы спросил: "Мама, я умру, правда?" Она расплакалась и ответила: "Да что ты, Люшенька (так меня звали в детстве), ты еще выздоровеешь, поедешь в Лондон". Мама, много читая вообще, особенно любила английскую литературу. Она читала мне отрывки из Диккенса, Теккерея, Шарлотты Бронте и др. В те времена возможность зарубежной поездки представлялась абсолютной фантастикой. Но в 1995 г. я осуществил мамино предсказание - побывал в Лондоне и даже выступил по "ВВС" с небольшой лекцией, но об этом значительно позже....
         
         

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

          Сравнительно недолгое пребывание наше в Шепетовке совпадает по времени с событиями, описанными Николаем Островским в книге "Как закалялась сталь".
          В то время в районе Шепетовки шли военные действия. Помню, как мы бегали в уборную под свист снарядов. Стоя у окна, я с интересом наблюдал, как перебегали, падали, прятались в окопы воевавшие солдаты Красной Армии и петлюровцы. Нельзя не упомянуть о комическом эпизоде в ходе одного из сражений. На краю огорода у нашего хозяина лежала предназначенная для удобрения огорода большая куча навоза. Один из снарядов взорвался непосредственно в этой куче и разбросал навоз относительно ровным слоем по всему огороду. После окончания боя хозяин, улыбаясь и потирая руки, приговаривал: "Вот это да! Вот это славно!"
          После полного выздоровления отец проработал в Шепетовке, насколько я помню, всего несколько недель. Свободной должности, соответствующей достаточно высокой квалификации отца, не находилось, и он поехал в Киев в Управление Юго-Западной железной дороги. Здесь он получил новое назначение - агентом по розыску грузов в г. Жмеринка. В те годы при частой смене властей в делах пересылки грузов царила изрядная неразбериха. Грузы, отправляемые организациями и частными лицами, зачастую выгружались не по назначению, а иногда и противозаконно захватывались. В обязанности агента входило выяснение всех обстоятельств, обнаружение нужных грузов и отправка их по надлежащему адресу.
          Просьба отца именно о таком назначении была обусловлена и сугубо личными соображениями. В Жмеринке проживало несколько поляков - родственников моей матери. Кроме того, там находилась администрация - так называемое "Отделение" Юго-Западной железной дороги. Итак, мы вновь погрузились в теплушку и приехали в Жмеринку.
         
         

ЖМЕРИНКА

          Жмеринка представляла собой, да и сейчас представляет, большой железнодорожный узел. Она находится посредине пути между Киевом и Одессой. Кроме того, от нее отходят железнодорожные ветки в направлении Румынии, Болгарии и Польши через Могилев Подольский, а через Каменец Подольский - и в другие страны Юго-Восточной Европы. Название Жмеринка происходит по преданию от польских слов "жмэ ренкэ", что по-русски значит "жму руку".
          В связи с тем, что через Жмеринку проходило много международных составов, там был построен один из самых красивых вокзалов России. Окна были украшены высокохудожественными витражами, а интерьер мрамором, художественной лепкой и картинами. Станция имела для приема поездов три платформы, соединенные подземными тоннелями, стены которых украшались художественной керамикой, напоминавшей некоторые переходы современных станций метрополитена.
          Приблизительно в километре от вокзала находились паровозное депо и вагонные мастерские. Впоследствии я часто бегал туда смотреть, как на специальном механизме поворачивают паровоз. А немного дальше располагалась больница, в приемный покой которой мне не раз приходилось наведываться со своими хворобами.
          Итак, мы приехали в Жмеринку. Теплушку нашу поставили на окраине станции, и мама сразу же отправилась отыскивать пани Ядвигу Анкудович, с которой у нее была переписка. Во дворе пани Анкудович стояли три небольших одноэтажных дома. Муж ее давно умер, а дочь Янина в 1915 году заболела чахоткой, уехала на лечение в Закопаны, где вскоре скончалась. Сын Станислав закончил медицинский институт и в годы гражданской войны оказался в польской армии в должности военного врача.
          Когда мы приехали, пани Ядвига была больна сыпным тифом. Маме разрешили переговорить с ней только на расстоянии. Пани Ядвига разрешила нам у нее поселиться и познакомила с будущими соседями. Однако сделать это мы смогли только после ее смерти и тщательной дезинфекции всей квартиры. Мы еще некоторое время жили в теплушке, так как квартира была опломбирована, а двери и окна плотно заклеены непроницаемой для дезинфекционного газа бумагой. Рядом с нашей теплушкой стояла еще одна, в которой помещалась типография. В ней день и ночь стучал типографский станок, на котором печаталась большевистская фронтовая газета и агитационные листовки. Помню, что я засыпал под мерный стук печатной машины. На соседнем пути стояли теплушки с красноармейцами. Я помню, как пестро была одета тогда армия. Формы фактически не существовало. Красноармейцы были одеты, кто как мог, - в сапогах, в ботинках с обмотками, в полувоенной, полугражданской одежде. Осталось в памяти, как однажды мы увидели выброшенный нами полуразбитый ночной горшок, в котором красноармеец нес суп из полевой кухни. Помню, как в теплушке с раздвинутой дверью напротив нас умирал красноармеец, а его товарищи, собравшись вокруг, пели ему, еще живому, заупокойную.
          После того как пани Анкудович была похоронена бригадой санэпидстанции, и была проведена повторная дезинфекция, нам разрешили переехать в эту квартиру. Она состояла из большой комнаты, кухни и застекленной веранды. Перед окнами кухни были клумбы, где мы посадили нарциссы, тюльпаны и другие цветы. Веранда выходила в садик, где была пара яблонь и два великолепных грушевых дерева: "Панна Людвика" и "Бера". Напомню, что пани Анкудович была владелицей трех домов, находившихся в общем дворе, в котором росли яблони, вишневые и грушевые деревья-
          Между тыльной стеной сарая и забором соседей находился узкий проход, в котором мы с мальчишками как-то обнаружили закопанные патроны, брошенную винтовку и пистолет. Из найденных патронов мы вытаскивали пули, высыпали на камень порох и тайком от взрослых поджигали его. Забавляясь, мы набивали порохом дверной ключ, вставляли в него гвоздь и обвязывали веревкой. Затем этим сооружением ударяли по дереву или столбу, производя звук, похожий на выстрел... В этом мы были не одиноки. Так, насколько я помню, развлекались все мальчишки.
          В нашем дворе жили две ничейные собаки: мальчик - Мурзик с гладкой шерстью и лохматая девочка Мышка. Нервная система Мурзика была травмирована бесконечными выстрелами. Поэтому от наших упражнений с порохом он каждый раз заходился в нервном лае.
          Вспоминаю, какое большое впечатление произвело на всех вступление польских войск. Однажды утром у наших ворот остановился блестящий офицер на лошади. На нем все сверкало: мундир с начищенными пуговицами и конфедератка с золоченым шнурком (головной убор польского офицера). После одетых во что попало петлюровцев и красноармейцев его фигура производила почти театральное впечатление. Он заглянул через забор и спросил: "Хто тут жие? Чи нема ту жолнежи?" (нет ли тут солдат?). Получив от нас отрицательный ответ, он поехал дальше. А через несколько часов по мощеной булыжником Гимназической улице, проходившей мимо нашего дома, проехал открытый автомобиль с, очевидно, высоким польским чином. Машина переехала бросившуюся с лаем под колеса Мышку. Я с плачем кинулся к ней, схватил на руки, перенес во двор, где она лежала несколько часов, жалобно повизгивая. Машина, хотя и легковая, расплющила брюшко несчастной Мышки, но травма оказалась не смертельной. Мы нежно ухаживали за нашей пациенткой, кормили ее размоченным в молоке белым хлебом, и уже через несколько дней собачонка начала самостоятельно передвигаться по двору, а еще через пару недель бегать и играть вместе с нами.
          Польский отряд, который вошел в Жмеринку, был расквартирован в построенных за несколько лет до войны казармах 9-го и 10-го полков царской армии, которые находились приблизительно в двух километрах от центра города. Здесь на так называемой территории 9-го полка после революции по воскресеньям регулярно устраивались футбольные матчи, на которые, как правило, бегали почти все жмеринские мальчишки.
          Польский отряд простоял в Жмеринке очень недолго. Через несколько недель поляки начали отступать под натиском большевистских сил. Для того, чтобы задержать преследование, поляки решили взорвать железнодорожный мост, проходивший над одной из главных улиц города - Шуазельевской. По городу были расклеены объявления о том, что взрыв произойдет в 6 часов вечера (даты я не помню). Жителям близлежащих домов было рекомендовано не выходить на улицу. Взрыв произошел действительно в назначенное время и, как стало известно позднее, человеческих жертв не было. После взрыва любопытные жители Жмеринки ходили разглядывать искореженную груду железа.
          Однако этим эпизодом военные действия, связанные с гражданской войной, в нашем районе не кончились. Еще почти в течение года продолжались и крупные бои, и мелкие стычки отрядов большевиков и деникинцев, петлюровцев и махновцев, и других полувоенных, полубандитских формирований. Поезда в этот период ходили нерегулярно, с очень малой скоростью (почти "ощупью"). На железнодорожном полотне то там, то здесь происходили взрывы, калечили семафоры и стрелочные механизмы. На паровозах у передних поручней стояли красноармейцы с пулеметами или винтовками наизготовку.
          Жмеринка была центром, как мы уже говорили, через который осуществлялись связи между крупными городами Украины - Киевом и Одессой, а также связи между центральными районами России и рядом стран Запада. В направлении Одессы находилась станция Ярошенка, а около нее бывшее польское имение, на территории которого был большой парк и богатые конюшни. В направлении Киева у станции Браилов был расположен большой сахарный завод, на который возили нас, школьников, для ознакомления с производством.
          С двух сторон от Жмеринки располагались поселки: Большая Жмеринка, где была скотобойня, и Малая Жмеринка, где жили в основном рабочие паровозных и вагонных мастерских. Ежедневно утром по гудку они направлялись на работу, а вечером возвращались обратно мимо нашего дома. В Малой Жмеринке жили также крестьяне, которые привозили на центральный городской базар свои продукты: овощи, фрукты, молоко, домашнюю птицу и др.
          Сам город разделялся железной дорогой на две части. Население одной из них образовывало, по сути дела, большой железнодорожный поселок. До революции здесь находилась большая мужская и женская гимназии. Здесь жили почти все железнодорожные служащие. Здесь же было расположено так называемое Отделение железной дороги - административный орган, которому подчинялись все железнодорожные службы. После революции здесь была создана железнодорожная профшкола, готовящая техников-механиков железнодорожного транспорта. Здесь же жила большая часть интеллигенции города. В этой части находилась и городская больница. В годы Советской власти мужская гимназия была преобразована в семилетнюю трудшколу, в которой я учился. В этой школе был очень высокий ценз преподавания. Это произошло благодаря тому, что в голодные послереволюционные годы в Жмеринку бежало немало интеллигентов из Петрограда. Через улицу от нас жил крупный петроградский инженер Пушкин, с которым у меня завязалась большая дружба на почве коллекционирования почтовых марок. В городе жил известный украинский писатель Смолич, близкие родственники композитора Глиэра. С их детьми я дружил и когда подрос, будучи в Киеве, провел целый день на квартире у Глиэра, который играл нам фрагменты из своих произведений. Рядом с домом Пушкина жила семья Балинского, одного из первых радиоинженеров России (сам он жил в Киеве). В этой семье были две девочки - Таня и Оля, которые мне, босоногому мальчишке, казались пришельцами из какого-то другого, светлого мира. Они не общались ни с кем из детей, всегда были красиво одеты. Часто через улицу доносились звуки рояля.
          По другую сторону от железной дороги располагалась администрация города, исполком, комитет комсомола, руководство пионерской организацией и др. Там же были большие магазины, кинотеатр и небольшой парк. Вблизи от вокзала стояла православная церковь, которую мы с папой посещали по воскресеньям. Помню, что церковная обстановка и особенно пение сильно действовали на мое детское воображение и психику. Я переживал минуты восторга и благоговения. Хотелось опуститься на колени и поцеловать край ризы священника. Был в городе и католический собор. А совсем недалеко от нашего дома по пути к вокзалу - синагога, мимо которой мы, мальчишки, пробегали с чувством страха, так как ходили слухи, что евреи убивают русских мальчиков для жертвоприношений при изготовлении мацы.
          Рядом со зданием вокзала, о котором я писал, находилось здание старого вокзала, превращенное в библиотеку. Библиотекарем была Раиса Николаевна Левченко, муж которой во время гражданской войны умер от тифа. Я посещал библиотеку часто - по два-три раза в неделю. Раиса Николаевна разрешала мне рыться в книгах. Я забирался по лесенке к верхним полкам стеллажа и там подолгу перелистывал книги, выбирая себе для чтения то, что меня интересовало. Раиса Николаевна одобряла мой выбор. Однажды она сказала мне: "Леня, я хотела бы познакомить Вас с моим сыном Воликом". Это знакомство состоялось через несколько дней и переросло в большую дружбу, которая продолжалась долгие годы до смерти Волика, о жизни которого я расскажу еще на страницах этой книги. Мы с Воликом встречались почти ежедневно. Сначала у нас с мамой, а затем у Раисы Николаевны. Мне было тогда 7 лет, Волику на несколько месяцев больше. На семейном совете мои родители и мать Волика решили, что пора определять нас в школу.
          Некоторые трудности возникли в связи с тем, что мы не знали деталей школьной программы. В частности было неизвестно, будут ли уроки Закона Божьего. На всякий случай мы с Воликом выучили молитвы "Отче наш" и "Богородице Дева, радуйся". Однако эти сведения, как выяснилось позднее, нам были не нужны.
         

ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

          В ответственный момент собеседования с наставницей 5-го класса наши знания вполне удовлетворили педагога, и мы были приняты. Однако после нескольких дней занятий строгий директор школы решил, что мы не удовлетворяем возрастному цензу, и нас перевели в 4-ый класс.
          Тогда в России школы были 9-ти летними, а на Украине средние школы были 7-ми летними. Вспоминая школьные годы (1921-1925 годы), думаю о том, насколько высок был профессиональный уровень педагогов нашей школы. Физику у нас преподавал доцент Петроградского университета Сергей Иванович Смирнов, русский язык - сестра крупнейшего украинского писателя Смолича, немецкий язык вела немка Александра Иогановна Россман, которая до Революции была гувернанткой в одной из дворянских семей. Параллельно с немецким мы изучали и французский язык, который преподавала итальянка Ракиони. Географию вела сестра матери Волика, Юлия Николаевна, которая до Революции жила некоторое время в Италии и Франции. Ее уроки мы слушали как интереснейшие рассказы путешественника.
          С другой стороны были и такие преподаватели, которых ученики остро недолюбливали и часто попросту смеялись над ними. Так, пение преподавал церковный регент Нетреба, который приходил на урок со скрипкой, как правило, в подвыпитии, и репетировал с нами пение "Интернационала" и "Вы жертвою пали..." Уроки физкультуры на школьном плацу вел фельдфебель бывшей царской армии, который был по военному груб и часто обзывал учеников нецензурными словами, а уроки чаше всего сводил к маршировке.
          Весьма пестрым был и классовый состав школьников. Наряду с нами, детьми пролетариев (рабочих и служащих), в классе учились и дети бывших владельцев магазинов, частно практикующих врачей, зажиточных крестьян. Вскоре после введения НЭПа (новой экономической политики) эти дети стали заметно отличаться от нас красивой одеждой, сытными завтраками, которые они приносили с собой. К ним, например, относились: надменная дочь владельца большого магазина тканей, два сына частнопрактикующего зубного врача, две дочери достаточно богатого крестьянина и др. Через два дома от нас жил и учился в нашем классе сын чистильщика сапог Гелды, Минька. Он нередко приходил к нам домой. Я помогал ему решать арифметические задачи и правил его фантастическую орфографию. Он, в свою очередь, будучи старше меня года на три, усердно пытался просветить меня в области секса, рассказывал, как в отсутствии родителей занимался любовью с одной из соседских девчонок, и как отец, застав их однажды за этим занятием, основательно поучил "юных любовников" ремнем. Помню и другой эпизод из этой области. Сын нашего соседа, паровозного машиниста, Филька Козубский, за несколько открыток пообещал мне, что его старшая сестренка, красивая девочка Люба, покажет мне свои прелести. Я извлек из альбома несколько открыток и с деловым видом побежал за угол дома на "смотрины", где Люба подняла на минутку свою юбчонку. Моя мама обратила внимание на то, как я куда-то побежал с открытками. Она открыла окно и стала свидетельницей этих "смотрин". Мама разъяснила мне неприличие того, что произошло, и имела разговор с родителями Кольки и Любы. Результатом разговора была изрядная порка обоих. Если уж затрагивать эту тому, то следует вспомнить, что однажды при совместной прогулке с Колькой для отлова коллекционных бабочек, тот предложил мне на ближайшем лугу осуществить "заманчивый" акт мужеложства. Эта занятие заранее показалось мне противным, и я отказался от такого "удовольствия".
          Но вернемся к делам школьным. Мы с Воликом явно лидировали в классе. На родительском собрании при окончании 6-го класса Крайзмер был назван талантливым мальчиком, а Левченко - гениальным. Такая характеристика нисколько меня не уязвила, ибо я относился к Волику как к образцу для подражания и даже зависти.
          Особой дисциплинированностью школьники, как правило, тогда не отличались. Я не был исключением. Помню, на урок рисования учитель принес несколько чучел птиц и зверушек и раздал их нам. Учитель отлучился, а мы должны были прилежно рисовать. Мне досталось чучело петуха. Дело было поздней весной. Многие из нас, в том числе и я, ходили на занятия босиком. Я подложил под себя книги и водрузил свою ногу на парту, зажав карандаш между большим и указательным пальцами. В такой позиции под общий хохот класса и пытался рисовать. В это время вошел учитель. Он посмотрел на мои упражнения и, хлопнув дверью, вышел из класса. Через несколько минут появился директор, Ян Сигизмундович Стефанов. Он подбежал ко мне, схватил мой карандаш, альбом для рисования, портфель и выбросил все это из окна второго этажа во двор, крикнув: "Чтобы я больше в школе тебя не видел..." Я подобрал свои вещи и с позором явился домой. Вечером после возвращения отца с работы на домашнем совете было решено, что я должен идти в школу и вести себя так, будто бы ничего не случилось. И, действительно, на следующий день я пошел в школу. Урока рисования не было, с директором я не встречался, на всех уроках вел себя пай-мальчиком, и инцидент не получил дальнейшего развития.
          При переходе в последний 7-ой класс мы обнаружили среди нас двух девушек, явно старше нас всех. Обе происходили, очевидно, из интеллигентных семей. Звали их: Лена Жукова и Галя Ткаченко. При знакомстве выяснилось, что к школе их готовили родители, а в последний класс трудшколы их определили для того, чтобы они могли получить свидетельство об образовании. Видно было, что они хорошо подготовлены к школе и хорошо воспитаны. Они старались не выделяться среди нас, но это получалось само-собой. Лена Жукова хорошо рисовала и писала стихи. Приведу одно из них:
         
          Малютке Крайзмеренку - премилому ребенку
         
          Итак мы в жизненной дороге,
          С тобой прощаясь, мой дружок,
          Сказала б в прозе очень много,
          В стихах скажу лишь восемь строк:
          Счастливым быть тебе желаю,
          Желаю долго-долго жить,
          Любить тебя не обещаю,
          Но постараюсь не забыть.
         
          О ее судьбе я ничего не знаю. Итак, в июне 1927 года настало время проститься с нашей трудшколой. Мы получили удостоверения. Мое кончается словами: "Л. П. Крайзмер признан талантливым и всесторонне развитым". Далее стояла подпись директора школы и круглая печать. На церемонии выдачи свидетельств присутствовали родители. Говорили, как обычно, теплые напутственные слова.
          На вечере, который состоялся в тот же день, под музыку рояля танцевали немногие умевшие танцевать ученики. Я же стесненно жался в уголочке, сидя с мамой.
          Началась новая эпоха в моей жизни. На лето к нам приехала из Петрограда моя кузина Нина, красивая, интеллигентная, со вкусом одетая девочка. В первые дни я, босоногий мальчишка, чувствовал себя в ее присутствии как-то стеснительно и неуютно.
          Через несколько недель после расставания со школой мы и многие прошли по нашей улице в похоронной процессии за гробом директора школы Степанова, покончившего с жизнью в петле, привязанной к дверной ручке. Мещанские пересуды утверждали, что причиной явилась растрата школьных финансов, связанная с дорогими подарками учительнице - красавице итальянке Ракиони.
          Так закончился первый этап моей сознательной жизни, связанный с получением образования. В то время для меня основным было - получить как можно больше знаний из разных областей науки и культуры. Но жизнь складывалась иначе. Мне было 13 лет и по возрасту я не мог поступить даже в профшколу. Правда, в Жмеринке была железнодорожная профшкола, готовившая помощников паровозных машинистов. Мой ближайший друг Волик решил поступить в эту школу, я же в это время увлекался первыми опытами приема радиосигналов. В школе преподаватель физики смастерил простейший радиоприемник, который состоял из двух катушек, обмотанных изолированной проволокой и, так называемого, кристаллического детектора со стальной пружиной. Перемещая острие пружины по кристаллу, можно было отыскать точку, позволяющую слышать в наушниках обрывки радиосигналов (телеграфа Морзе или голоса), транслируемых мощными Киевской или Московской радиостанциями. Такой приемник смастерил и мой соученик Женя Ильницкий, который пристроил на крыше дома небольшую антенну и часами просиживал, улавливая шорохи и звуки радиопередач.
          Свой опыт он продемонстрировал и у нас в доме, на крыше которого пристроил антенну. Эти звуки в наушниках мы дали послушать нашему соседу по дому, пану Рейтеру, который был уверен, что это обман, и на чердаке спрятан человек, говорящий в телефон (с телефоном пан Рейтер был уже знаком).
         
         

НАЧАЛО ТЕХНИЧЕСКОГО ОБУЧЕНИЯ

          Ближайшим средним учебным заведением, специализированным в области электро- и радиотехники, была Киевская железнодорожная электропрофшкола. Однако перед поступлением возникли два препятствия физиологического характера: первое - у меня был обнаружен верхушечный процесс в легких и второе - необходимость хирургической коррекции искривленной носовой перегородки. В первую очередь врач предписал родителям обеспечить мне усиленное питание, заключавшееся в том, что я ежедневно должен был наряду с обычной пищей выпивать 1 литр парного молока и съедать 2-3 яйца в виде сладкого гогель-могеля. Мне предписывалось также находиться в течение всего дня на свежем воздухе и спать после обеда. Должен признаться, что последнее правило я выполнял далеко не регулярно. Почти ежедневно я, уходя на "прогулку", посещал шахматный клуб, где проводил часы, согнувшись над шахматной доской да еще глотая папиросный дым шахматистов-курильщиков. К счастью, заботы родителей оправдались: уже в конце лета почти полностью прекратились колебания температуры. В середине августа мама отвезла меня в Киев и определила в железнодорожную хирургическую больницу, где работал тогда один из крупнейших в Киеве хирургов-ларингологов. Он под местным наркозом вырубил у меня часть изогнутой носовой перегородки. Эту операцию я героически выдержал, но за ней последовала ежедневная мучительная смена присохшего марлевого тампона. В конце лечения профессор похвалил меня за выносливость.
          Таким образом я "готовился" к вступительным экзаменам в профшколу, которую вскоре преобразовали в Киевский железнодорожный электротехникум. Принимали в него с 15 лет, а мне было только 13. Для того, чтобы сохранить школьные знания в течение двух лет, я записался в Жмеринке на платные одногодичные вечерние курсы по подготовке в ВУЗы, которые являлись продолжением семилетнего школьного образования. Кроме того, я решил основательно изучить немецкий язык. В течение нескольких недель я брал уроки у нашей школьной преподавательницы немецкого языка, Александры Иогановны Россман. Финансовые возможности семьи были причиной того, что я перешел на самостоятельный заработок. Дочь местного почтмейстера не справлялась со школьной программой по арифметике, и я стал два раза в неделю давать ей уроки. Этого оказалось достаточно для того, чтобы перейти на ежедневные уроки с вдовой немецкого врача немкой Луизой Флориановной Ковалевской, которая очень нуждалась и занималась со мной ежедневно, да еще и по полтора-два часа. Эти уроки, в которых к моему счастью полностью отсутствовали элементы грамматики, сводились к ее рассказам о своем детстве (она была дочерью бельгийского фабриканта), заучиванию немецких стихов Гете, Гейне, Шиллера и других поэтов. Я, со своей стороны, должен был по-немецки подробно рассказывать ей о прошедшем дне. Она была совершенно одинокой женщиной, и мои посещения приносили ей удовольствие. Впрочем, что из моих рассказов не понравилось маме, она, при моем появлении и прощаясь, нежно прижимала меня к своей пышной груди...
          Так как после окончания курсов по подготовке в ВУЗ у меня оставался еще целый год до возможности поступить в техникум, я поступил на последний курс Рабфака. Рабфаки в то время представляли собой четырехгодичные вечерние курсы, на которые принимались практически полуграмотные рабочие с производственным стажем, которых готовили для поступления в ВУЗы, практически без экзаменов. Многие из них впоследствии отсеивались из институтов несмотря на льготные условия.
          Вместе со мной на Рабфак поступил один из бывших соучеников по школе, Юрий Микульский, который был года на 3 старше меня. Сидели мы за одной партой, и во время уроков он упорно посвящал меня в тайны секса, безрезультатно уговаривая посетить вместе с ним его любимую проститутку.
          На уроках биологии нам достаточно подробно излагали генетическую теорию Менделя-Моргана. Эти уроки производили на меня большое впечатление и имели большое познавательное значение по сравнению со школьными уроками биологии, которые сводились к скучным деталям строения отдельных растений и животных. И без всяких теоретических основ давались практические советы по садоводству, огородничеству и животноводству. В период годичного обучения на Рабфаке я занимался с тремя рабочими, которым помогал осваивать математические теоремы и решать относительно несложные задачи. Особую симпатию испытывал ко мне здоровенный 25-летний мужчина, Иван Слободнюк, который в благодарность за помощь изготовил для меня в вагонных мастерских пресс для переплетных работ.
          Интересно, что через 10 лет я встретился со Слободнюком в Свердловске у входа в управление железной дороги, где в то время служил мой отец.
          Лето после окончания Рабфака я провел вместе с моими бывшими школьными друзьями в интересных поездках по железнодорожным участкам, которые входили в сферу рабочей деятельности моего отца. Я уже писал, что мой отец был назначен в Жмеринку на должность агента по розыску грузов. Для этой работы ему был оборудован специальный товарный вагон с проводником, который заботился о бытовой стороне жизни отца. Вагон по мере необходимости прицепляли к поезду (чаще товарному), который довозил его до пункта предполагаемого нахождения груза. В этом пункте вагон отцепляли, и отец осматривал склады, составлял соответствующие акты и обеспечивал доставку грузов адресатам. Участки, которые инспектировал отец, были расположены от Жмеринки до станций пограничных с Польшей, Румынией и Болгарией: Жмеринка-Могилев-Подольский, Жмеринка-Проскуров, Жмеринка-Гречаны и др. Так как в вагоне находились только отец и проводник, то там оставалось достаточно места для всей нашей компании. Мы или гуляли в течение 2-3 часов, пока отец осуществлял свои рабочие функции, или отец оставлял нас в каком-нибудь месте на целый день, а на обратном пути забирал и отвозил домой в Жмеринку с попутным поездом. Я помню, что мы побывали на берегах Буга, бродили по лесам, купались в озерах.
          Время летнего отдыха прошло незаметно, а осенью я начал занятия в Киевском железнодорожном училище, куда поступил после Рабфака. Хотя это Училище являлось средним, в нем работали высококвалифицированные преподаватели. В частности, физику нам преподавал профессор Рашевский из Болгарии, с братом которого я познакомился через много лет, когда выступал в Болгарии с научными лекциями.
          Учебная программа Училища предполагала после 1-го курса производственную практику, и мы разъехались по различным участкам железной дороги. Меня направили на участок Жмеринка-Проскуров, где проводились работы по улучшению состояния телефонно-телеграфных линий. Я был прикомандирован к ремонтной бригаде, находящейся на расстоянии двух-трех верст от ближайшей станции. Прибыв к месту практики, я вышел из поезда и пешком отправился по назначению.
          По пути я обнаружил перепутанные провода и решил сразу продемонстрировать свое мастерство. Мне удалось добраться до первых проводов и я пошел от столба к столбу, опираясь ногами на нижние и держась руками за верхние, испытывая при этом электрические разряды телеграфных токов низкого напряжения. Добравшись до места контакта между проводами, я разъединил их, спустился на землю и направился в расположение ремонтной группы. Группа размещалась в брезентовых палатках. Я представился старшему и доложил о выполненном мною ремонте, за что получил заслуженную благодарность. Мне выделили место в палатке. Погода стояла жаркая, и я выбрал место в углу так, чтобы ночью можно было высовывать голову наружу, за что и поплатился. Мою бедную голову попыталась облизать принадлежавшая группе лошадь, изрядно при этом напугав меня. Голову я, естественно, спрятал в палатку и больше не рисковал высовывать.
          По утрам рабочие умывались на улице под рукомойником. Я вспомнил рассказ отца о том, как его брат, учившийся в Электротехническом институте Петербурга, приехав домой на каникулы, весело подшутил над своими родичами. Он подключил один проводов индуктора к умывальнику, а другой к листу жести, и когда кто-то начинал умываться, он незаметно крутил ручку индуктора, награждая умывающихся электрическими разрядами. Я решил повторить этот опыт, что мне превосходно удалось. Разряды тока были слабые, и мое хулиганство вызвало только веселое оживление.
          Конечным пунктом моей практики была станция Проскуров, где я в течение полумесяца изучал телефонный и телеграфный аппарат (Морзе). Вторая половина месяца предназначалась для ознакомления с электромашинами железнодорожной электростанции.
          Во время практики мы не только постигали премудрости своей специальности, но и выполняли посильную работу, получая за это соответствующее вознаграждение. На заработанные деньги я смог кое-что купить, а возвратившись домой в Жмеринку приобрел желтые туфли, казавшиеся мне верхом совершенства. В них я гордо вышагивал, направляясь в кино или парк.
          После окончания практики и летних каникул я продолжил учебу в Училище. Сначала около месяца я жил в общежитии, а затем по просьбе матери ее дальняя родственница позволила мне жить в своей квартире. В этой квартире жил сын хозяйки - студент железнодорожного техникума и его соученик. Сама хозяйка жила отдельно в доме напротив. Студенты были значительно старше меня, усердно ухаживали за девушками и настоятельно рекомендовали мне поближе познакомиться с их подругами. Однако я не стремился к таким знакомствам.
          На одном курсе со мной учился сын начальника железнодорожной станции Анатолий Алендский - изрядный лоботряс. Он снимал комнату в квартире одинокой немки, муж которой погиб в Первую мировую войну. Она была весьма зажиточна. Отец Анатолия, который знал меня как серьезного человека и отлично успевающего студента, настойчиво рекомендовал сыну пригласить меня для совместного проживания. Анатолий последовал совету отца, и я с радостью переехал к нему.
          Новое жилье находилось на одной из лучших улиц Киева, недалеко от Крещатика. В квартире было две комнаты. В одной, отделенной от общего коридора шторой, жила наша хозяйка, в другой - мы с Анатолием. Коридор заканчивался общей кухней, в которой в большом шкафу хозяйка хранила большое количество бутылок хорошего вина. По инициативе Анатолия мы совершали "разбойничьи" набеги на этот шкаф. Пока один из нас прикладывался к бутылке, другой стоял на стреме. Иногда Анатолий приглашал к себе девушку и после забав с ней усердно предлагал мне последовать его примеру. Я отказывался.
          Я в это время увлекался радиовещанием и посвящал этому увлечению все свободное время. Я смастерил под кроватью спираль и детектор, что позволяло мне через наушники слушать радиопередачи. Стремление получше познакомиться с радиоприемом мне удалось осуществить еще и за счет того, что начальник Училища разрешил мне и еще паре студентов проводить несколько часов ночного времени в лаборатории радиотехники. Эти ночные сеансы проходили под моим наблюдением и под мою полную ответственность.
          Чтобы закончить разговор о жизни с Анатолием в квартире зажиточной немки, добавлю еще, что в соседнем с нашим доме жила дочь хозяйки. Это была эффектная молодая женщина лет 20-25, Она красиво со вкусом одевалась. Мне тогда верхом элегантности казалось перо на ее шляпке. К ней в гости часто приезжали на автомобиле богатые, красиво одетые молодые люди. Иногда до нашей комнаты доносились звуки рояля. Мне, простому парню, эта жизнь представлялась на расстоянии недоступной волшебной сказкой. Спустя несколько лет, проходя по Крещатику, я увидел эту женщину. Я подошел к ней, мы разговорились, и я признался, какой недосягаемой, волшебной женщиной из другого мира она казалась мне в дни моей ранней юности. Она много смеялась, удивляясь моей наивности и восторженности.
          Занятия в училище давались мне легко. Я всегда сидел на первой парте. Помню, что преподаватель немецкого языка - эмигрант из Германии во время уроков привлекал меня для помощи при проверке тетрадей.
          Мой быт тоже был налажен вполне сносно. Отец присылал 12-15 руб. в месяц. Этого вполне хватало на приличное питание. В вагонных мастерских станции Киев можно было достаточно сытно пообедать за 15 коп. А в молочном киоске рядом с квартирой я покупал молоко, бутылка которого стоила 10-12 коп.
          Занятия в Училище подходили к концу. Это был 1930 год. Управление железной дороги предложило учащимся заключать контракты для направления на работу в особо трудные участки Мурманской и Архангельской области, обещая при этом повышенную стипендию. Я от заключения такого контракта отказался. Учащихся, не получавших повышенную стипендию, направляли на работу туда, куда считали нужным. Я, в частности, был направлен на Самаро-Златоустовскую железную дорогу. Побывав дома в Жмеринке, я получил от родителей красивый сундучок, в который я сложил свои вещи и отправился в Самару. Самаро-Златоустовская железнодорожная ветка тянулась в одну сторону до Туркестана, а в другую - на Уфу. Управление кадров, куда я прибыл, хотело направить меня в Туркестан, я же мечтал попасть в Уфу, к чему меня склоняли воспоминания о повести Аксакова "Записки об ужении рыбы".
          Я отправился в Дорпрофсож и изложил там свою просьбу. Председатель Дорпрофсожа позвонил при мне в отдел кадров и сказал, что к нему обратился хиленький парнишка, прибывший по распределению. Что не стоит посылать его на южную жару, тем более, что он сам просится в Уфу.
          Так, в соответствии с моей просьбой, решился этот вопрос. Мне выписали, так называемый, разовый билет от Самары до Уфы, и первым же пассажирским поездом я отправился к своему первому месту службы - в Уфу, где работал с 1931 по 34 г.
          Вспоминаю об одном дорожном знакомстве. В нашем купе оказался молодой военный с петличками комвзвода. Мы разговорились. Он выполнял обязанности начальника конвоя, сопровождавшего в Сибирь раскулаченных крестьян, и предложил мне посмотреть на условия их транспортировки. Естественно, в некупейном вагоне все отделения были затянуты решеткой, а полки в отделениях, обычно предназначенных для 4-х пассажиров, были превращены в сплошные нары, на которых ютилось по 6 человек внизу и вверху. В туалет этих людей выводили по расписанию (а не по потребности) два-три раза в сутки. В разговоре начальник конвоя дал понять, что он отрицательно относится к этой акции, и раскулаченных отнюдь не считает преступниками.
          По прибытии в Уфу я со своим нехитрым скарбом вышел из вагона, проследил за перемещением моих кровати и сундука из багажного вагона в багажное отделение станции, а сам отправился в отдел связи Уфимского железнодорожного отделения, где представился как направленный к ним выпускник Техникума. В составе Отделения находилось несколько участков, носивших название "дистанции сигнализации и связи". Моя дистанция ограничивалась со стороны Самары станцией Раевка, со стороны Ульяновска станцией Бугульма, а со стороны Урала станцией Кропачево. Должность моя называлась "старший электромеханик уфимской дистанции сигнализации и связи".
          Первая проблема, которую мне нужно было решить - это жилье. В пределах вокзала находилась большая комната, в которой стояло 12 коек для отдыха, паровозных бригад при их пересменке. В этой комнате две койки выделили вновь прибывшим молодым специалистам: мне и выпускнику Московского механического техникума Виктору Педосу. Можно себе представить, каковы были условия для отдыха, учитывая, что паровозные бригады сменялись по несколько раз в сутки. Но деваться было некуда.
          Моим непосредственным начальником по работе был Иосиф Красюков, и мои обязанности сводились по существу к роли его заместителя. В этой же конторе служил бухгалтером родной брат Красюкова. Контора находилась на втором этаже вокзального помещения, и окна ее выходили с одной стороны на перрон, а с другой на привокзальную площадь, в центре которой зеленел небольшой скверик.
          Ранней весной 1931 года проходила кампания поголовного "раскулачивания" в северо-западном районе Казахстана. Сотни скотоводов, лишившись верблюдов, с семьями приезжали в Башкирию, где благодаря разумной политике секретаря Обкома партии Быкова так называемое раскулачивание не коснулось большой части земледельцев. Беженцы из Казахстана располагались прежде всего на привокзальной площади, не имея в своем распоряжений ни кола, ни двора. Они испытывали крайнюю нужду во всем и катастрофически голодали. В утренние часы из окон нашей конторы мы наблюдали, как увозили в морг умерших от голода взрослых и детей. Лишь немногим из приехавших удалось впоследствии устроиться в колхозах Башкирии. Через некоторое время за невыполнение указов партии и правительства Быков был снят с должности и позднее расстрелян. Обо всем этом мне рассказал его сын, который был моим студентом в Уфимском техникуме Башжелдорстроя.
          В течение всего времени пребывания в Башкирии я по совместительству с основной работой преподавал в двух техникумах: в техникуме связи и в техникуме Башжелдорстроя, где вел занятия по электротехнике. В первом из этих техникумов учился сын Быкова, причем он никогда не хвастал своей принадлежностью к высокопоставленной коммунистической элите и не старался выделиться среди других учащихся. Позднее я встретился с ним в Узле связи Наркомата путей сообщения. И только тогда он рассказал мне о расстреле отца и о репрессиях, которым подверглась его семья.

* * *

          После почти трехмесячных ночных мучений в общей комнате с поездными бригадами я, наконец, нашел себе приличное жилье - однокомнатную квартирку, в которой мы поселились вдвоем с Виктором Педосом. Эта совместная жизнь оказалась весьма приятной. Виктор очень любил поэзию и часами читал мне наизусть свои любимые стихи. В этой квартире мне, как заместителю начальника дистанции, установили телефон для того, чтобы в любой момент можно было сообщить о неисправностях на линиях.
          Однажды, когда я вернулся с работы домой, у Виктора сидел человек в полувоенной форме. "У тебя гость?" - спросил я. "У меня обыск" - был ответ. Оказывается, это был агент железнодорожного ОГПУ. В процессе просмотра книг и бумаг он потянулся к моей стороне стола. Виктор предупредил, что это не его книги, "Гость" извинился и велел Виктору одеться и следовать за ним. Это произошло в один из первых в стране всплесков шпиономании, когда было возбуждено известное дело Промпартии.
          Итак, Виктор оказался в странной кутузке. Недалеко от вокзала находилось помещение Учпрофсожа - Участкового профессионального союза железнодорожников. Под ним был подвал с окнами на уровне земли. Зная расположение этой "кутузки", я на следующий день отнес другу передачу и поговорил с ним через решетку окна. Выяснилось, что его обвиняют во вредительстве, связанном с ухудшением водоснабжения паровозов. К его окошечку я подходил ежедневно до его освобождения "в виду отсутствия состава преступления".
          Не могу не вспомнить рассказ Виктора о его сокамернике по "кутузке". Некий "умелец" вырезал на деревянной доске рисунок червонца (бумажный 10-рублевый билет), сделал изрядное количество отпечатков таких "денег" и сбывал их на пристанционных базарчиках, где поезд останавливался на несколько минут. Таким образом, он "покупал" крутые яйца, сало, булочки, фрукты и др. Но когда он проделал эту операцию на станции, где поезд стоял более 15 минут, продавец разглядел подделку и успел сообщить об этом железнодорожному охраннику. На этом "бизнес" умельца закончился.
          Виктора вскоре перевели на работу в Самару, и когда я, уже после войны, будучи в Самаре, пытался навести справки о его судьбе, то узнал, что он умер от брюшного тифа.
          Во время службы в Уфимской дистанции связи мне довольно часто приходилось выезжать по служебным делам в Самару в Управление железной дороги. В качестве гостиницы на железной дороге часто использовались свободные вагоны. В одном из таких мягких вагонов мне пришлось провести ночь, вернее сказать, первую часть ночи, ибо через некоторое время, как я заснул, я почувствовал, что по мне что-то ползает, а когда зажег свет, то обнаружил полчища белых вшей. Не выполнив служебного задания, я с первым поездом вернулся в Уфу. На мгновенье забежал домой, сложил чистое белье и бритву в узел и взял его в руку, предварительно облитую керосином. Прибежав в железнодорожную баню, я сбросил с себя всю одежду и отдал ее на дезинфекцию, банщика же попросил обрить мне все волосы. К счастью, все закончилось благополучно. А вообще санитарные условия в Уфе были далеко не на высоте.
          Через пару месяцев я попал в инфекционную больницу с диагнозом "оспа натуральная". В отделении, где я лежал, дежурила медсестра, которая была рада, во-первых, тому, что я был единственным пациентом на этом отделении, а, во-вторых, тому, что болезнь моя протекала легко. Очевидно, действовала сделанная в детстве прививка. На сей раз кое-что вкусненькое приносил мне Виктор Педос.
          Работа моя в дистанции связи протекала далеко не легко. Наша дистанция обслуживала три участка: Уфа-Раевка на Самарском направлении, Уфа-Багульма на Ульяновском и Уфа-Кропачево на Челябинском. При любых авариях, даже непосредственно и не связанных с устройствами сигнализации и связи, в комиссии, выезжавшей на место происшествия, я должен был участвовать в качестве представителя нашей дистанции. При этом приходилось выезжать с первым поездом или специально вызванным из депо паровозом. Запомнилась страшная катастрофа в 16 км от Уфы. Когда мы приехали на место аварии, выяснилось, что по встречному пути следовал поезд, состоявший из товарных вагонов, кое-как приспособленных для перевозки людей. В этом поезде ехали семьи раскулаченных крестьян. Из-за неисправности рельсового пути поезд на большой скорости сошел с колеи, вагоны начали громоздиться один на другой, испуганные люди пытались выскакивать из вагонов, некоторые попадали под колеса. В этой катастрофе погибли несколько десятков человек, а многие из оставшихся в живых получили серьезные травмы.
          Часто происходили аварии и по той причине, что, стараясь увеличить эффективность работы локомотивов, на железных дорогах была введена, так называемая, "обезличка". Ранее к каждому локомотиву были постоянно приписаны две-три бригады (машинист, помощник машиниста и кочегар), что обеспечивало их хозяйское отношение к своему локомотиву. Естественно, это вызывало некоторые простои локомотива. При обезличке же каждая бригада стремилась как можно скорее уйти на отдых, а новая, заступавшая на дежурство, не имела достаточно времени да и желания досконально проверить технику. Нужно отметить, что когда Наркомом железнодорожного транспорта был назначен Лазарь Моисеевич Каганович, его первым разумным мероприятием была отмена обезлички и закрепление за локомотивами постоянных бригад. В связи с неспокойной политической обстановкой на Дальнем Востоке особое внимание в эти годы уделялось бесперебойной железнодорожной связи центра с Сибирью и Дальним Востоком (события на Халхын-Голе, создание Манчжоу-Го). Два события в этой связи в какой-то степени связаны и непосредственно с моей служебной деятельностью.
          Во-первых, для улучшения связи центра с Дальним Востоком была закуплены за рубежом, так называемые, телеграфные трансляции шведской фирмы Сименс и Гальске, с приложением описаний к ним на немецком языке. Здесь пригодилось мое приличное знание немецкого, так что меня на некоторое время освободили от основной работы, вызвали в Отдел связи управления дороги в Самару и поручили сделать перевод и соответствующие инструкции по эксплуатации зарубежной техники. Эти переводы и инструкции были разосланы на все станции, где устанавливалась эта аппаратура.
          Во-вторых, мне принадлежало еще одно "научное открытие". На станции Уфа семафоры и стрелки переводились с помощью электромоторов. Для этого к ним были проложены подземные кабели из конторы дежурного по станции. Однажды электромотор перевода стрелки по главному пути перестал действовать из-за повреждения электрического кабеля. "Такое" - сказали мне - "случалось и раньше". При этом вскрывали грунт посередине кабеля и пробовали прохождение тока в одну и другую сторону. Далее поврежденный участок опять вскрывали посредине и т.д. Такая операция повторялась многократно, т.е. кабель разрезали на множество кусков, которые потом нужно было соединять. Я вспомнил занятия в электротехникуме с использованием в таких случаях "Моста Уитстона". Электротехники, которым я дал соответствующие указания, отнеслись к ним весьма критично. Кроме того, за моей спиной стоял агент ОГПУ, который молчал, но все его поведение выражало недоверие к моим экспериментам и скрытую угрозу. После проведения подсчетов с использованием "Моста Уитстона" я указал место, где следовало вскрыть грунт на небольшом расстоянии (порядка десятков сантиметров) в ту и другую сторону от указанной мной точки. Место повреждения было вскрыто и исправлено электромонтером. За этот, как считали, смелый и успешный эксперимент через несколько дней я получил из управления дороги приказ с благодарностью.
          Еще одно мое непосредственное соприкосновение с техникой связи прошло менее успешно. Я попытался самостоятельно осуществить разборку, чистку и смазку отдельных деталей аппарата Морзе. Что касается разборки, то тут все прошло гладко, а вот собрать детали я самостоятельно не смог и пришлось обратиться за помощью к старшему механику.
          Для работы мне было необходимо иметь хорошие ручные часы. Я отправился к железнодорожному механику-часовщику. Это был немец. Когда я сказал, что хотел бы купить хорошие часы, он спросил свою жену по-немецки: "Сколько взять?" Я же ответил ему тоже по-немецки: "Берите столько, сколько полагается". Выяснив, что часы нужны мне для работы, он бесплатно одел мне на руку небольшие часы. Обрадованный неожиданной экономией я пошел на базар и после "тщательного" выбора купил себе новые брюки, носить которые при всем моем желании я не смог, так как они натягивались только до колен.
          Приблизительно в километре от железнодорожного вокзала находился Дом культуры, где демонстрировались фильмы, устаивались концерты, а в случае необходимости проводились различные заседания. Был в городе и стадион, где играли в футбол и баскетбол. Я увлекался баскетболом. В нашей команде были и девушки, одна из которых мне очень нравилась. Звали ее Ядзя. Она была из польской семьи, которая в гражданскую войну уехала в Польшу, а затем вернулась обратно в свой дом. В доме было три комнаты, кухня и кладовка. Из рассказов Ядзи я понял, что семья испытывает материальные затруднения, так как у отца был очень небольшой заработок. Меня не слишком устраивала комната, в которой я в то время жил, и я решил снять комнату у родителей Ядзи. Она познакомила меня с ними, мы легко обо всем договорились, и через некоторое время я поселился в этой семье.
          Вскоре я тяжело заболел, позвонил родителям в Свердловск, приехала мама и прожила у нас больше недели до моего полного выздоровления. Оправившись от болезни, я стал думать о своей дальнейшей судьбе. Я хотел получить высшее образование, но высших учебных заведений по моей тематике не было ни в Уфе, ни в Самаре. Нужно было перебираться в Москву, где находился Московский электротехнический институт инженеров сигнализации и связи (МЭТИИСС). Однако, когда я заговорил на эту тему со своим начальством в Уфе и Самаре, то выяснилось, что по-доброму меня никто не отпустит. Тогда я решился на самовольный побег. Приехал отец, забрал мои вещи к себе в Свердловск.
          Я предвидел, что при самовольном отъезде меня могут задержать в пределах самарской магистрали, поэтому я отправился по другому пути, через Ульяновск. Я доверил свои планы младшему специалисту телефонной станции и попросил его сообщить начальству о моем отъезде через пару дней, когда я буду за пределами Самаро-Златоустовской ж.-д. Мой план удался, и через два дня я уже был в Москве.
          Я отправился к ректору Института, который попросил написать официальное заявление с подробной мотивацией и автобиографию, что я и сделал. Заявление было подано, и меня допустили к экзаменам. Первым был экзамен по русскому языку. Я написал сочинение на тему: "Почему я хочу заниматься в этом институте". Нужно сказать, что я обладал абсолютной грамотностью, но не имел никакого представления о теоретической грамматике русского языка. Да и вообще принципиально не признавал грамматики. На этой почве я чуть было не испортил себе приемную эпопею. Преподаватель русского языка не нашла в моем сочинении никаких погрешностей, но когда попыталась выяснить у меня тип придаточного предложения, я сказал, что никогда об этом не слышал и слышать не хочу, поскольку считаю грамматику ненужным аспектом при изучении языка. Преподаватель сначала удивилась, потом рассердилась, но, в конце концов, учитывая абсолютную грамотность, поставила мне пятерку. Остальные экзамены прошли без осложнений, и я стал студентом первого курса МЭТИИССа.
          Еще во время вступительных экзаменов я познакомился с Борисом Прищепенко. Мы стали близкими друзьями и оставались ими до смерти Бориса. Нас поселили в комнате на троих. Третьим был Павел (Паша) Пичугин. Борис родился на Кавказе в г. Гудермесе в семье специалиста, работавшего в большой военно-авиационной фирме. Пичугин был выходцем из Вологды, и мы часто подсмеивались над его окающим говорком. Жили мы мирно. Борис был человеком авантюрной складки, за что не раз получал от жизни ощутимые подножки. Он хорошо рисовал и однажды нарисовал Сталина с нимбом над головой. Подпись гласила "Святой Иоська". Вечером того же дня я обнаружил этот рисунок в булочной, в руках хихикающих подростков. Рисунок я отобрал, а Бориса порядком напугал рассказом об этом эпизоде. Такая шутка в те годы могла дорого стоить ее автору.
          В 1935 г. большинство студентов и лучшие профессорско-преподавательские кадры были переведены в Ленинград, где в это время происходила реорганизация Ленинградского института инженеров сигнализации и связи. Институт был оборудован новейшей техникой, был построен удобный учебный корпус и комфортабельное общежитие для преподавателей и студентов. После окончания института в октябре 1939 г. я был рекомендован и принят в аспирантуру. Но моим научным планам суждено было отодвинуться на десяток лет.
          Когда началась Финская война в декабре 1939 г., меня призвали в ряды Советской Армии и отправили (в связи с назревающей японской угрозой) в состав войск связи Дальневосточного фронта в г. Хабаровск. Там я работал в должности старшего преподавателя Курсов усовершенствования офицерского состава войск наземной связи. Вместе со мной на курсах работал крупный специалист по радиосвязи Григорий Рамм, приехавший также из Ленинграда.
          Помню как 6 ноября 1943 г. во время занятий мне передали записку, что получена телеграмма об освобождении Киева. Я прекратил занятия и объявил слушателям группы, большинство офицеров которой были украинцы, об освобождении Киева. Новость была встречена с восторгом, криками "Ура!". Вскоре пришла телеграмма за подписью главнокомандующего, на основании которой я был уволен в запас в звании инженер-капитана и направлен как специалист высокой квалификации на Украину для восстановления связи в освобожденных от оккупации районах. В Наркомате связи мне поручили создать в Харькове Техникум связи для подготовки связистов низшего звена, в котором я работал в должности начальника до 1947 г.
         
          К оглавлениюНина Викторовна Крайзмер

Вместо заключения

       Леонид Павлович не успел закончить свои мемуары, а доканчивать сугубо личные воспоминания очень близкого человека - занятие весьма трудное и в какой-то степени неблагодарное. Особенно, когда речь идет о таком человеке, как Леонид Павлович Крайзмер.
       Начну с того, что хотя он не был эгоистом, но жизнь воспринимал как великую счастливую данность, дарованную судьбой именно ему, Леониду Павловичу. И он этой данностью пользовался взахлеб до последнего года жизни.
       Он любил людей. Каждый человек был ему по-своему интересен. В нашем доме на ежемесячных субботах (так называемых журфиксах) побывало много интересных писателей (Гранин, Конецкий, Черкашин...), ученых: первооткрыватель Антарктики академик Трешников, бывший тогда директором Эрмитажа Б.Б. Пиотровский, интереснейший человек и библиофил Петрицкий и многие другие. А также композиторы, музыканты, актеры, художники. Всех невозможно перечислить, но остались фотографии и записи в альбоме в стихах и в прозе.
       Даже в пути у него были уникальные встречи. Так, одну ночь он провел в Красной Стреле, беседуя на религиозные темы с патриархом всея Руси Алексием.
       "Охота к перемене мест " была у Леонида Павловича в крови. По линии общества "Знание" он объехал с лекциями весь бывший Советский Союз: от Мурманска до Ашхабада, и от Львова до Сахалина. И везде были интересные встречи: со школьниками и студентами, учеными и заключенными тюрем, с деятелями культуры и, конечно, с красивыми женщинами. Леонид Павлович преклонялся перед Женщиной. Любил он, скорее, не внешнюю красоту, а обаяние. Просто красивые лица или хорошенькие мордашки в нашем доме как-то не приживались.
       Став уважаемым, солидным профессором, (хотя понятие солидности как-то не подходило Леониду Павловичу до последних дней), он не изменил своей страсти "к перемене мест". Выступал с лекциями и научными докладами в Германии, Англии, Франции, Бельгии и других городах и весях. Совершил авантюрную вылазку в США. Прилетев туда без гроша в кармане, отправился к известному миллионеру Дж. Соросу и попросил денег. Думаю, Сорос был немало удивлен такой непосредственностью русского ученого, но деньги дал (хотя и не слишком щедро).
       Была еще более авантюрная поездка в Австралию. Опять же без достаточных финансов. Поехал он пассажиром на сухогрузе, который шел по маршруту С.-Петербург - Сидней, огибая берега Европы и Африки. Радовался, как ребенок, полученному от "Нептуна" диплому при пересечении экватора (после ритуального купания в бассейне). Радовался небольшой поломке в механизме судна, благодаря которой они простояли 4 дня в доке Кейптауна. Похвалялся, что "он постучал пяткой даже по африканской земле". И опять лекции, интересные встречи с незнакомыми людьми и не менее интересной австралийской живностью, включая экзотику - кенгуру.
       Желание жить взахлеб и всем сразу имело в жизни Леонида Павловича, как он сам признавал, и некое негативное значение. Его научные взгляды были слишком широки, чтобы быть достаточно глубокими. Даже его "идол" кибернетика постоянно преображалась и являлась в новых ипостасях. То это была техническая кибернетика, то экономическая, то бионика, то нейробионика, то (впервые им обозначенная) мнемология, наука о памяти биологических и технических организмов. Кстати, с последней случился забавный конфуз. В Тбилиси после открытия конференции по мнемологии местные газеты сообщили об интересном докладе известного ученого (Л.П.К.), который рассказал о новой науке МНИмологии.
       Была у Леонида Павловича и еще одна страсть - вода. По возможности, все школы - семинары проходили непременно у воды: на берегу Байкала или озера Иссык-Куль, или в Баксанском ущелье у подножия Шхельды. Конференция Биомод - 92, если можно так сказать, "проплыла" на теплоходе от Санкт-Петербурга до Петрозаводска с заходом на Валаам и Кижи.
       Не помню в каком году, Леонид Павлович осуществил с двумя московскими учеными увлекательную поездку по реке Лена до бухты Тикси на агитационном катере.
       Он хорошо плавал и, конечно, не упускал случая, как он говорил, "макнуться" в любую воду от горного ручейка до океана. Исключением был только питомник крокодилов на Кубе. Это увлечение тоже привнесло в жизнь Леонида Павловича много забавного, а иногда и не очень.
       В Австралии он настойчиво искупался в океане именно на том самом месте, где двумя днями раньше пловца съела акула. На Кубе его с большими уговорами вытащили из воды, хотя в нескольких метрах от берега простым глазом была видна барракуда (морская щука). В Польше, когда группу уважаемых ученых повели осматривать озеро - форелевый заповедник, он тайком за кустами разделся и, конечно, "макнулся". А на берегу полицейский поведал ему, что купанье в форелевом заповеднике карается штрафом в 5000 злотых, но уважая храбрость русского профессора (вода была +5 С), ему прощают нарушение данного правила.
       Научная и педагогическая деятельность тоже была не лишена экстравагантностей, но мы их опустим и ограничимся сухим перечнем фактов.
       Итак, в 1947 г. после демобилизации из рядов Красной Армии (кстати, сказать, Леонид Павлович был человеком сугубо штатским) он вернулся в родной институт, который назывался тогда Электротехническим институтом инженеров сигнализации и связи, а позднее Ленинградским институтом инженеров железнодорожного транспорта.
       Здесь он был зачислен в аспирантуру и работал сначала ассистентом, а после успешной защиты диссертации в июне 1950 г. и присуждения ученой степени кандидата технических наук - доцентом.
       В 1958 г. перешел в Институт авиационного приборостроения на должность доцента и научного руководителя проблемной лаборатории. С 1963 по 1971 г. возглавлял кафедру вычислительной техники Северо-западного политехнического института в Ленинграде.
       В 1971 г. защитил докторскую диссертацию и после присуждения ученой степени доктора экономических наук работал профессором на кафедре экономической кибернетики Ленинградского сельскохозяйственного института. С 1978 по 1981 г. - председатель Научного совета по кибернетике ВАСХНИЛ НЧЗ (Ленинград - Пушкин).
       С 1981 по 1985 г. - старший научный сотрудник - консультант НИО автоматизации Библиотеки Академии Наук СССР.
       В июне 1992 г. указом президента за заслуги в научной деятельности ему было присвоено звание "Заслуженный деятель науки Российской Федерации".
       В марте 1993 году был избран почетным академиком Международной Академии информатизации по отделению "Искусственный интеллект".
       С 90-х годов стал катастрофически терять зрение. Активно лечился. Перенес две операции, трижды ложился на стимуляцию глазного нерва, но медицина оказалась бессильной.
       Единственное, что еще было доступно, и что он делал с большим увлечением - это работа над воспоминаниями, но постепенно утрачивалась и такая возможность ...
К оглавлению