Бургомистр Острога

Козельск — место, находяще­еся примерно в 250 километ­рах на юго-восток от Смолен­ска (СССР), где с октября 1939-го по апрель 1940 года в бывшем мо­настыре находился лагерь польских военнопленных, взятых в неволю со­ветскими войсками на занятых ими территориях в результате сентябрь­ской кампании 1939 года.

Из 5000 пленных поляков, в том числе государственных чиновников, представителей местного самоуправ­ления, полиции, крестьянства, вра­чей,  урналистов, писателей, уни­верситетских профессоров, препо­давателей гимназий и так далее, около 97 процентов в апреле 1940 года были вывезены в Катынь (место неподалеку от Смоленска), где их казнили советские власти. Тела этих жертв закопали в катынском лесу.

Находясь в тюрьме в октябре 1939 года, я впервые стал иначе ду­мать об отце. Начал его если не обо­жать, то иначе любить.

Рожденный в независимой Польше, в относительно хороших материальных условиях, я не заду­мывался над тем, сколько труда должны были приложить мои ро­дители, сколько всего пережить, чтобы воспитать и выучить нас, восьмерых детей...

Можно смело сказать, что в 1939 году, в сентябре, все гражда­не встали на защиту Польши. Каж­дая семья отдала все, что могла, практически каждая потеряла мно­го близких в этой битве за незави­симость. Публикуя письма отца, как бы отдаю долг живым и павшим членам моей семьи (а эта семья, кроме главы, потеряла еще трех сыновей — Эдмунд умер от тифа в Карши, Юзеф погиб в битве за Монте Кассино, Антони — на реке Чиенти. — Г.К.).

Станислав Людвик Жураков­ский, сын Эдмунда Игнация и Марии Дороты (в девичестве Юревич), родился 5 мая 1886 года в Житниках Таращанского повета, Пятигорской парафин Киевской гу­бернии. В гимназию ходил в Жито­мире, там и получил аттестат зре­лости. Затем три года изучал исто­рию в московском университете. Когда был издан указ, гласивший, что только русские могли изучать историю в России и на оккупиро­ванных ею территориях, перевелся в Киев на юридический факультет.

7 января в Пятигорах он женил­ся на Марии Ястржембской. У них родилось девятеро детей: Эдмунд, Анна (умерла в Житниках, когда ей было несколько месяцев), Людвик, Юзеф, Мария, Юлия, Станислав, Яд­вига и Антони.

1 июля 1914 года был призван в российскую армию в качестве вольноопределяющегося. В том же статусе пошел на фронт. За захват шести орудий получил Георгиевский крест. В бою под Остролукой вы­нес с поля боя раненного в обе ноги полковника Беляева, за что был на­гражден боевым, носившимся у эфе­са сабли крестом Святой Анны. В июле 1916 года ему было присвое­но звание подпоручика. За органи­зацию для солдат сельскохозяй­ственных курсов во время отдыха под Витебском получил крест Свя­того Владимира.

     Когда началась революция, отец, поддавшись на уговоры своего ор­динарца, в звании поручика оставил полк и вернулся в Житники на хо­зяйство. После падения Киева 11 июня 1920 года, когда польские войска начали отступать, вся семья оставила Житники и ушла через Зеньков, Винницу в Проскуров. Из Проскурова поездом добрались до Варшавы.

17 августа отца избрали бурго­мистром Острога над Горынью, а за­тем снова переизбрали (до этого он служил в польской армии, работал на разных государственных долж­ностях в Лукове, Влодаве, Любомле, Луцке, избирался бургомистром в Здолбунове и Владимире-Волын­ском). Во время его каденции ма­гистрат выкупил из частких рук , кинотеатр и электростанцию. Шли работы по соединению между собой в одну сеть электростанций Ровно, і Здолбунова, Дубно и Острога. Ма­гистрат создал кружки по изучению ремесел и завез саанских коз для раздачи бедным и безработным го­рожанам.

Бургомистр Станислав Людвик Жураковский был арестован совет­скими властями в 1939 году, 17 сен­тября, около полудня, в своем кабинете в магис­трате. Несколько дней он находился в заключе­нии в Остроге. Жители города писали советским властям петиции с просьбой о его освобож­дении. Однако на грузови­ке вместе с Довгялло и Еловецким его увезли из ост-рожской тюрьмы в направ­лении казарм 19-го уланско­го полка. Руки отца закова­ли в наручники, и мы их чет­ко увидели, когда он благо­словлял меня и маму. На нем были пыльник и круглая тюремная шап­ка.

В тюрьму и к тюрьме мы ходи­ли очень часто. В тот день, когда в последний раз видели отца, мы с мамой приходили узнать, не примут ли для него передачу.

Из Острога отца перевезли в луцкую тюрьму. Янина Лавинская снабдила его там бельем. Затем отца отправили по железной доро­ге из Луцка через Ровно в Шепетовку. На станции в Ровно он уви­дел через окно пани Войцеховскую (жену бывшего бургомистра Остро­га Юзефа Войцеховского, которая вместе с другими женщинами помо­гала заключенным, кормила их, со­бирала адреса семей, давала им по мере возможности одежду) и оклик­нул ее. А та его едва узнала, на­столько он изменился за эти не­сколько недель. Пани Войцеховская дала ему плащ своего мужа. По рассказам моей сестры Ядвиги, от отца из Шепетовки пришла открытка, которая потом затерялась.

Из Козельска отец написал маме четыре письма, а также прислал те­леграмму. Станислав Людвик Жура­ковский был убит в Катыни в апре­ле 1940 года.

Мария Жураковская, в девиче­стве Ястржембская, родилась 25 марта 1886 года в Тульчине (По­дольская губерния), дочь Казимежа и Антонины (в девичестве Скочинь-ская). Аттестат зрелости получила в Сумах, а затем поступила на Выс­шие педагогические курсы в Варша­ве. После замужества жила в Жит­никах... Из Острога ее с тремя до­черьми и младшим сыном вывезли 13 апреля 1940 года на железнодо­рожную станцию Мамлютки, непо­далеку от Петропавловска, Север­ный Казахстан, на железнодорож­ной линии Курган — Омск, а отту­да в деревню Афонькино.

На протяжении первого года се­мья оставалась без работы и вынуж­дена была продать все, что имела — чтобы в конце концов стать по­хожими на местных жителей. НКВД всегда незримо находилось рядом с людьми из Польши. В Афоньки­но жили до лета 1941 года, когда ьойна Германии и СССР. Из Афонькино их вывезли на железнодорожную линию Акмолинск— Карталы (Омская железная до­рога), и там они строили железно­дорожные пути до самого освобож­дения после подписания польско-со­ветского соглашения 14 августа 1941 года. Там они получили удос­товерения (справки об освобождении из мест принудительного труда и надзора НКВД) и продол­жали строить железную дорогу.

В октябре 1941 года, после про­должительной борьбы с советски­ми властями за право выехать туда, где формировалось Войско Польское, попали в эшелон, следо­вавший до Бухары. Однако советс­кие власти изменили направление и пустили состав в сторону Оша, в Андижан на работу в колхозе. По­ляки из этого эшелона не хотели там оставаться, намеревались ехать туда, где, по имевшимся сведени­ям, находилась армия. Энкавэдэш-ники силой выбросили людей из ва­гонов, начальника эшелона Вояков-ского арестовали — выхода не было, пришлось ехать в колхоз. Рождество того года провели в Ан­дижане.

Оттуда сын Антони поехал в Джалалабад, где вступил в Войско Польское, и потом вызвал туда маму и трех сестер. Они жили в Благове­щенске, где стояли 13-й и 14-й пе­хотные полки.

Когда началась эвакуация Вой­ска Польского из СССР, первым эшелоном 28 марта 1942 года вые­хали в Тегеран. В Тегеране дочки Юлия и Ядвига пошли в армию. Мама с дочерью Марией жили в гражданском лагере N° 2. 16 марта 1945 года выехали в Ливан, в польское поселение Газир, а отту­да в декабре 1947-го переехали в то письмо, датированное 2 марта 1940 года, оказалось последним, которое Станислав Людвик Жураковский написал се­мье.

"Любимая Марыся, твою теле­грамму от 21 февраля получил 25 февраля, однако я не мог рань­ше ответить, и только сегодня уда­лось. Не телеграфируй, потому что письма ходят быстрее и меньше хлопот с отправкой, да и дешевле. Видимо, ты очень обо мне беспо­коилась, если отвалила столько де­нег, а я тебе не смог сразу отве­тить. Будь за меня совершенно спо­койна, мне так же совестно, как и тебе — когда думаю о том, как вы питаетесь... Ты зря прислала день­ги, у меня их и так чересчур много, если принимать во внимание здеш­ние условия. Больше не присылай, пока об этом не напишу. Могу раз­добыть здесь. Дни становятся длин­нее, я учу немецкий и уже немного говорю. Мне не. хватает очков, по­тому что мои слишком слабы... Пиши чаще и присылай конвер­ты в письмах, бумага у меня есть, но и она не помешает.

На Пасху твой день рожде­ния и именины, только празд­новать будем порознь. Поэто­му прими мои самые сердеч­ные пожелания: в первую оче­редь здоровья и сил мораль­ных и физических, потому что это самое главное. По­мни, Марыся, что ты для нас всех единственная опора, поэтому должна о себе как можно больше заботиться, ведь мы должны выдержать. Посы­лаю самые сердечные пожелания детям и всех вас сердечно целую. Я уверен в своих детях и горжусь ими. Бог прислушался к нашим просьбам и увидел наши страдания — перенесем и те, которые нас ожи­дают, я верю в наилучшее.

Чаще пиши, а я, как только смо­гу, буду тоже писать как можно чаще. Поэтому оставайся спокойна, даже если придется долго ждать пи­сем, только не телеграфируй, так как это ни к чему. Посадите ого­род, потому что хотя и жаль ваших сил, о зиме нужно думать уже сей­час. Да и как я вам могу совето­вать? Вы лучше знаете, что проис­ходит, а у меня нет никаких ново­стей, и я совершенно не ориенти­руюсь.

У нас уже тепло, и я не постра­дал от морозов. Пригодились бы ка­лоши, чтобы носить их в грязь. На Пасху и на твои именины думай обо мне, а я думаю, что уже теперь мы увидимся хотя и не скоро, но, даст Бог, в добром здравии и в хороших условиях. Делясь освященным яич­ком, думайте о нас. Примите самые сердечные пожелания.

Целую вас, твой.

Пиши часто и в больших кон­вертах. Пусть девочки пишут мне, порадовали меня письма детей... Так бы хотел обо всем расспросить, но тогда все письмо состояло бы из вопросов. Сегодня воскресенье, и с рассвета думаю о вас, мои доро­гие. Знаете, вывозят целые семьи, хоть бы вас это не задело. Пишите чаще. Через три недели Пасха. Сле­дующее письмо напишу в апреле. Вы ведь можете писать чаще, поэтому пишите. Если у вас нет марок, то я вышлю.

Вечер 5 марта. Не мог дождать­ся письма от тебя. Почты не было вновь, поэтому сегодня закончу свое письмо и отправлю его. Будь обо мне совершенно спокойна, пиши как можно чаще о самых близких и на­ших. Целую тебя сердечно и обни­маю. Дети пусть пишут. Будь осто­рожна, любите друг друга и моли­тесь. Ваш.

Мне так много хочется сказать. Целую, ваш.

Праздничные поздравления тебе, Доне и всем. Пришли мне по­чтовой бандеролью старую немец­кую книгу, какую-нибудь легкую в чтении, которая есть у детей. Если эту просьбу удастся выполнить, то потом увидимся. Кажется, можно присылать заказным письмом (види­мо, бандеролью. — Г.К.) посылку до 2 кг, то калоши можно прислать, хоть бы это и стоило дороже. При­шли старые калоши, последние, что я купил, целые. Если вам придется ехать на восток, забирайте все. Мо­жет, купите себе дешевые наручные часы, они здесь пользуются успе­хом. Чего с собой не возьмете, того у вас не будет.

Какое счастье, что у нас уже нет маленьких детей, а тут легче уви­димся. Что касается моих писем, то ты должна быть терпелива, береги четыре добродетели, как в монас­тыре.

Мне всю зиму было тепло, а те­перь явно идет к весне. Собирайте обложки от старых тетрадей, бере­гите бумагу любых видов, а если бы я мог получить тетрадь, было бы ве­ликолепно. Пусть дети пишут поча­ще, их письма принесли мне такую радость. Пусть Антек напишет, на­пиши, как вы отпраздновали Пасху, что было на столе, это будет для меня очень важная новость.

Целую, люблю".

Больше писем не было. Слов­но предчувствуя свою судьбу, не­счастный бургомистр Острога никак не мог попрощаться, все дописывал новые постскрипту­мы, пытался поделиться опытом, дать совет, утешить, ободрить...

Подготовил Геннадий КОРЖ по книге «Письма из Козельска, принадлежащие перу бургомістра города Острога»

_газета «Независисмость»