Гибель эскадры

 Участие русской авиации в Первой мировой до сих пор остается, может быть, самой забытой страницей этой и без того забытой войны. О боевых подвигах и послевоенных судьбах русских летчиков - героев Первой мировой войны мы говорим с главным специалистом Российского государственного военно-исторического архива Михаилом Нешкиным.

—    Скажите, кого вообще принято называть героями Первой мировой? Каков критерий — Георгиевский крест трех степеней? Ордена?
—    Критерий — орден Святого Георгия (не путать с Георгиевским крестом) четвертой степени и Георгиевское оружие. Человек, у которого были такие награды, безусловно, герой.
—    Среди летчиков было много героев?
—    По нашим данным, 269 человек. Специальность авиатора была, наверное, самой демократичной офицерской специальностью, низшие чины могли сдавать квалификационные экзамены на авиатора без каких-либо сословных ограничений, поэтому значительная часть русских военных летчиков — выходцы из рабочих и крестьян, которые после революции оказались как в Красной Армии, так и у белогвардейцев.
—    Кстати, какова пропорция? Сколько ушло к красным, сколько к белым?
—    Примерно так: чуть больше половины белые, чуть меньше — красные. Среди белых оказалось 95 летчиков-героев, включая семерых, которые перебежали к ним от красных. Кроме того, 43 летчика погибли на фронтах.
К красным летчики чаще всего примыкали по территориальному принципу, то есть если часть эвакуировалась с фронта на территорию, занятую красными, ее личный состав автоматически записывали в Красную Армию. В Москве и Петрограде большевики вели строгий учет военных специалистов. Закоренелых контрреволюционеров сразу ставили к стенке, остальных брали в РККА.
—    Сколько самолетов в итоге получила Красная Армия?
—    Во время хаотической эвакуации с фронта русская авиация потеряла около 800 самолетов, но красные получили более полутора тысяч — по крайней мере, столько самолетов в Красной Армии было к началу гражданской войны.
—    Как известно, Республике Советов достались знаменитые самолеты Сикорского — «Илья Муромец» и Эскадра воздушных кораблей. Как это получилось?
—    Эскадра воздушных кораблей была сформирована в войну. Красные сумели ее воссоздать с помощью кадровых офицеров, прежде всего Алексея Васильевича Панкратьева. В войну он был командиром «Ильи Муромца второго» (эти самолеты были номерные, только первый назывался «Илья Муромец киевский»). Провоевав на «Муромце» всю войну, Панкратьев добровольно вступил в Красную Армию и достаточно быстро сумел воссоздать эскадру. Но эскадра — громко сказано, речь идет о тех самолетах, которые смогли починить после Первой мировой. В Гражданской войне эскадра применялась дважды: в 1918 году, когда Ленин бросил все силы на то, чтоб ликвидировать рейд конного корпуса Мамонтова, и в период бомбардировок осенью 1920 года в Крыму.
—    А в войне с немцами?
—    Множество раз. Эскадра воздушных кораблей вскоре после начала войны была непосредственно подчинена ставке. Изначально эскадра подчинялась великому князю Александру Михайловичу, куратору всей русской авиации, но быстро вышла из-под его контроля.
—    Каким образом?
—    Этот эпизод связан с первым удачным применением самолета «Илья Муромец». Осенью 1914 года эскадра была сосредоточена в районе Яблоны в Польше, и честь совершить первый боевой вылет предоставили любимцу великого князя Рудневу. Руднев опозорился — попал в восходящие потоки, которые подбрасывают самолет, и не справился с управлением. Потом он написал разгромный рапорт, что самолет трудноуправляем и в боевых условиях неприменим. Некоторое время даже обсуждался вопрос о ликвидации производства этих богатырей Сикорского и расформирования еще толком не созданной эскадры. Репутацию самолета спас Георгий Горшков, замечательный русский летчик, один из первых наших военных авиаторов. Он совершил вылет с заданием бомбардировать станцию Муава в Восточной Пруссии и настолько успешно ее разбомбил, что после этого немцы, дисциплинированный народ, на протяжении нескольких недель ежедневно в полдень (налет «Ильи Муромца» был в полдень) собирали свои вещи и уходили прятаться в лес.
—    Знаменит подвиг Петра Нестерова, который направил свой самолет на таран. Известны ли другие подобные случаи?
—    Подвиг Петра Николаевича Нестерова — это первый неуспешный таран (если оценивать его с точки зрения современной войны, когда самолет противника должен быть сбит, а летчик — остаться в живых). Он действительно известен всем, а Нестеров был канонизирован советской историографией потому, что погиб и не успел запятнать себя контрреволюционной деятельностью. Не подумайте, что я как-то иронизирую по его поводу: это был великий пилот, один из основоположников высшего пилотажа, все мемуаристы пишут о нем очень тепло — прекрасный семьянин, отличный товарищ. При этом его военная служба была ничтожно короткой: он погиб 26 августа 1914 года. Но это был именно неудачный таран, первым же удачным считается таран Александра Александровича Козакова, который 18 марта 1915 года близ усадьбы Воля-Шидловская уничтожил немецкий самолет-разведчик.
Основная проблема авиации того времени заключалась в том, что не существовало адекватных средств воздушной борьбы. Летчики брали с собой личное оружие, хотя стрелять из пистолета или из короткого карабина, одновременно управляя самолетом, было очень сложно, особенно если самолет одноместный (а в начале войны большинство находившихся на вооружении Императорского воздушного флота самолетов были такими, чаще всего — «Ньюпор-IV», знаменитый «Ньюпор с ложкой»: его противокапотажная лыжа была похожа на ложечку; это были монопланы истребительного типа). Существовал такой маразматический способ борьбы с самолетами противника — кошка на длинном стальном тросе. Ею предполагалось обматывать самолет противника, но ни разу такая операция никому не удалась. Козаков погнался за немецким аэропланом, производившим разведку в районе Гузовского аэродрома и бросавшим на него бомбы, настиг этот самолет, тоже попытался подцепить его кошкой, а когда не удалось, пошел на таран. Он ударил колесами своего шасси кабину противника и попросту ее снес вместе с пилотом. Противник упал, Козаков остался в живых, но его самолет скапотировал на земле, то есть перевернулся, не смог из-за поврежденного шасси правильно сесть. Козаков остался жив и был награжден Георгиевским оружием.
—    Какова его дальнейшая судьба?
—    Он стал одним из выдающихся летчиков российского воздушного флота. По разным оценкам, количество сбитых им самолетов противника колеблется между 17 и 40. По сравнению с западными асами, на счету которых было и по 70, и по 80 самолетов, это не очень много, но нужно иметь в виду, что пик истребительной войны у нас пришелся только на 1917 год. Кроме того, нельзя сравнивать концентрацию самолетов на километр фронта на Западе и на Востоке: все авиационные силы союзников, как и германская авиация, были сосредоточены на Западе. Там в воздушном бою можно было нажимать на гашетку не глядя — обязательно кого-нибудь собьешь. Поэтому результаты немецких асов вызваны, так сказать, особенностями окружающей среды, у нас же в 1915—1916 годах можно было летать весь день и ни разу не встретить противника. В общем, более низкие показатели по числу сбитых самолетов не делают Козакова меньшим героем.
—    А после революции что с ним стало?
—    С фронта Козаков вернулся в Москву, сколотил группу летчиков-единомышленников, связался с агентом английской разведки, тот выдал им явки, пароли, адреса, и они пробрались по советской территории в Ар­хан­гельск. Добирались тайно, постоянно рискуя жизнью, но успешно прошли и вступили в такой экзотический Славяно-британский авиационный ле­гион, в котором русские летчики носили английскую форму, получали ан­глийское довольствие, английские воинские звания и воевали против большевиков. Все летчики этим тяготились, потому что их использовали, по сути, как колониальные войска — притом что в контракте значилось, что воевать они будут на Западном фронте, речь о борьбе с большевиками не шла. Козаков там и погиб, на Севере. А выжившие легионеры ушли из Архангельска вместе с англичанами.
—    Можете описать типичного летчика-эмигранта? Чем он занимался, где жил?
—    Типичного летчика-эмигранта не существует, дороги всем выпали разные. Многие были вынуждены заниматься тяжелым физическим трудом. Николай Николаевич Моисеенко-Великий и Николай Иванович Белоусович, например, стали таксистами. Вообще летчиков охотно брали в таксопарки, поскольку они разбирались в технике. А Моисеенко-Великий позднее стал известным французским ко­миком, пел куплеты в оперетке «Гран-Гиньоль». В годы Второй мировой войны он вступил в ряды Сопротивления, был ранен. Впрочем, насчет Сопротивления — это скорее исключение, немногие русские летчики Первой мировой активно участвовали во Второй мировой войне. А вот в Испании добровольцами на стороне Франко воевали многие, был массовый порыв идти воевать с большевизмом. Многие остались у Франко после войны и даже сумели сделать в Испании неплохую карьеру.
—    В последние годы модно говорить только о белогвардейцах. И вы им явно симпатизируете. Но ведь наверняка герои были и в Красной Армии.
—    Да, у красных тоже были талантливые летчики. Прежде всего я бы назвал Ивана Осиповича Петрожицкого. Он поляк, выходец из бедной семьи, ставший одним из самых доблестных боевых летчиков. В войну с ним был такой эпизод. Он взял с собой на боевое задание наблюдателя-офицера (сам Петрожицкий к тому времени только-только получил звание прапорщика). И в какой-то момент наблюдатель так испугался, что стал бить пилота кулаками по плечам — мол, немедленно уходим, потому что враг сильнее. Петрожицкий спокойно отвернул самолет, посадил его на аэродром, затем вылез из кабины и этого наблюдателя — старшего по званию — несколько раз крепко так, по-крестьянски ударил по лицу. По факту этого происшествия он написал рапорт, где заявил, что с такими напарниками летать не хочет. Рапорту хода не дали, чтобы не бросать тень на отряд, но тот офицер с ним действительно больше не летал.
И вот Петрожицкий абсолютно добровольно пришел в Красную Армию, где летчик вообще-то не мог сделать головокружительную карьеру. Но все-таки некоторые возможности были, и Петрожицкий стал командующим авиацией Южного фронта, маневренными группами, сам летал. Про­дол­жил он службу и после Гражданской войны, был начальником авиации Северо-Кавказского военного округа, в конце 30-х был переведен в управление Гражданского военного флота и в 1939 году арестован по обвинению в терроризме. На допросах ни в чем не признался, не удалось его следователям убедить, и срок ему дали — уникальный случай — пять лет. Пять лет за терроризм. Отсидел, а как только освободили, сразу сослали еще на пять лет. При Хрущеве реабилитировали и вернули погоны полковника. Умер он в 1979 году.
—    У кого из летчиков-героев Первой мировой сложилась самая успешная карьера в советской авиации?
—    У Михаила Павловича Строева. Настоящая его фамилия Рихтер, но из патриотических соображений в войну он поменял фамилию. Это был хороший офицер-генштабист, прекрасный организатор. Длительное время работал в Полевом управлении авиации и воздухоплавания, и когда большевики преобразовали его во Всероссийскую коллегию по управлению воздушным флотом, остался на прежней должности. В Гражданскую был начальником авиации Первой конной армии, то есть командовал авиацией у Буденного.
—    У Буденного была авиация?
—    Да, она была придана Первой конармии осенью 1919 года, когда белые отступали к Новороссийску. И как раз тогда произошел такой случай: во время разведывательного полета самолет Строева дал сбой, и он попал к белым, его посадили в тюрьму в Екатеринодаре. Когда красные отбили город, Строева нашли в этой тюрьме — суда он так и не дождался и сумел продолжить карьеру в Красной Армии, став единственным летчиком с дореволюционным стажем, который дослужился до советского генеральского звания. Участвовал в советско-финской войне, в Великую Отечественную командовал авиацией 2-й гвардейской армии 4-го Украинского фронта. Никаким репрессиям он не подвергался, несмотря на биографию и национальность. Есть версия, что Строеву покровительствовали высокопоставленные советские военные, потому что у него был на них компромат — якобы те имели какие-то отношения с Белой Армией. И вот Строев этих людей не выдал, а они его так отблагодарили.
Если говорить об успешных советских карьерах, нельзя не назвать и Владимира Александровича Романова. Это очень интересный персонаж. Единственный из летчиков эскадры воздушных кораблей, который у красных выполнял реальные боевые задания — бомбил позиции белых. То есть летных специалистов в эскадре хватало, но уговорить их бомбить таких же, как они, русских офицеров, было невозможно. Согласился только Романов: он лично сбрасывал бомбы с «Ильи Муромца» на врангелевцев в Крыму. Потом работал в Гражданском воздушном флоте, был одним из первых советских летчиков на тяжелых самолетах. Вывозил раненых в финскую войну, а потом в Великую Отечественную из-под Минска. Спас сотни человек.
—    Многие летчики были репрессированы в 30-е годы?
—    Репрессированных среди летчиков, как ни странно, было немного. В общей сложности привлекались к разного рода ответственности порядка 20 человек из 80. 17 летчиков оказались в лагерях или были расстреляны. Остальные 63 человека спокойно закончили свою карьеру — кто в ОСОАВИАХИМе, кто в гражданском флоте, кто в ВВС.
—    В русской авиации существуют поп-фигуры — Чкалов, Громов, Покрышкин. Кто из героев Первой мировой достоин пополнить этот список?
—    Таких людей немало, но самой крупной фигурой русской авиации Первой мировой я бы назвал Вячеслава Матвеевича Ткачева. Один из первых военных летчиков в России — летал с 1910 года. Окончил сначала частную школу в Одессе, потом военную в Киеве. Первый авиатор, ставший Георгиевским кавалером — в августе 1914 года за воздушную разведку на Юго-Западном фронте в районе Красника. Он там вовремя распознал обходной маневр австрийцев, сообщил об этом в штаб, русские войска успели провести перегруппировку и нанесли австрийцам поражение. У него тогда был четвертый «Ньюпор» — самолет, крайне ненадежный в управлении, просто опасный. Оба брата Ньюпоры, конструкторы этого самолета, погибли именно на этой модели. А в том разведывательном полете нужно было спускаться очень низко. Самолет Ткачева обстреливали и пробили ему масляный бак. Но летчику удалось закончить разведку, протекавший масляный бак он заткнул ногой. Вот так раскорячился, заткнул пробитый бак, а педалями крепления крыльев управлял с помощью другой ноги. Малейшее дуновение ветра или малейшая ошибка — штопор и смерть. Он же дотянул до своих и, по большому счету, спас фронт от неожиданного удара австрийцев.
За три года войны от простого летчика он дослужился до начальника отряда, а в конце войны был командующим всей фронтовой авиацией России. Революция застала его в штабе, в Петрограде. Оттуда он уехал в родную станицу Келермесскую Майкопского отдела Кубанской области (это нынешняя Адыгея). Предварительно оставив своему заместителю записку: «Уезжаю на Юг, где формируются силы, которые спасут мою родину. В дальнейшем развале русской авиации принимать участие не хочу». Вступил в белый партизанский отряд и в течение нескольких месяцев сражался с красными. Потом сформировал первый кубанский авиаотряд, первый кубанский авиадивизион, отличился во время штурмовки на реке Маныч — это была первая удачная операция групповых действий авиации в Гражданской войне. Потом вместе с остальными кубанцами эвакуировался в Крым, воевал на стороне Врангеля. Руководил операцией по разгрому ударной группы комкора Жлобы в июне 1920 года. Вместе с остальными врангелевцами оказался в лагере в Галлиполи, потом попал в Югославию. Консультировал инспекцию авиации тогдашнего Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев — писал для нее боевые уставы. Работал в частном пароходстве в городе Нови-Сад, чуть позже переехал в Белград, там устроился начальником внеклассного воспитания русской гимназии. Несколько раз ему предлагали сотрудничество нацисты, но он вежливо отказывался. А потом пришли наши, Ткачева арестовал СМЕРШ, десять лет в Сиблаге, Озерлаге и Дубровлаге, в 1955 году освободили — без права жить в крупных городах. Уехал в Краснодар к племяннице, работал переплетчиком в артели инвалидов имени Чапаева. В начале 60-х часто бывал в Москве, останавливался у своего бывшего адъютанта. Бывал в нашем архиве, работал в читальном зале. Готовил мемуары. Их тогда же печатал главами журнал «Кубань», но полностью они до сих пор не изданы.
Жену его в СССР депортировать не стали, через несколько лет после войны она оказалась в доме престарелых под Парижем. Они переписывались, переписка сохранилась. Она звала его к себе, и вроде даже была возможность уехать, пользуясь какими-то старыми связями, но он писал ей: «Мне слишком дорого далась родина, лучше ты ко мне переезжай». Так и не встретились больше.
Я был на его могиле на Славянском кладбище Краснодара. Недавно кто-то сбил с надгробия бронзовые буквы и срезал болгаркой мраморный крест — видимо, чтобы на какой-то другой могиле его поставить. На командировки нам денег не дают, я езжу за свой счет, поэтому в тот приезд ничего сделать не мог, но сейчас уже накопил, чтобы новые буквы сделать, и в августе поеду, поправлю надгробие. На крест денег уже не хватит, но придумаю что-нибудь.
умом.

Олег Кашин